Этаж-42

Фомичев, молодой, строгий с виду человек в темно-синем костюме и безукоризненно чистой белой рубахе, сразу же стал расспрашивать о делах на стройке. Общую комбинатскую ситуацию как бы оставлял в сторонке. На объекте как? Как настроение рабочих? Кто работает лучше, а кого не следует слишком возносить? Например, Петр Невирко. О нем наши немецкие товарищи очень высокого мнения, и наши газеты пишут о нем как о передовике. Но не завышены ли эти оценки? Не слишком ли щедро осыпают Невирко комплиментами?

— Работает отлично, — твердо заявил Найда. — Такими людьми мы гордимся.

— Может быть, — уклончиво глянул куда-то в окно Фомичев. Немного подумал, что-то словно бы взвешивая, потом снова перевел взгляд на посетителя, однако не сказал ничего, и Найда почувствовал, что Фомичеву что-то известно о Петре, и молчаливый его взгляд выражал больше, нежели это неясное «может быть».

Фомичева Алексей Платонович знал немного. Он пришел в горком с производства. Машиностроитель, химик. Построил со своими ребятами из внефондовых материалов цех, молодежь любила его и уважительно называла «шефом». Рассказывали о нем интересный случай. Нужно было срочно выточить для экспортного заказа серию соединительных муфт, сборочные цеха стояли в бездействии, завод лихорадило, и тогда Фомичев со своим заместителем и несколькими мастерами пришел на ночную смену и вместе с молодыми рабочими до утра простоял у станков. В проходах были горы стружек. Девушки все время варили кофе. Одна из них даже пробовала петь, чтобы не так тянуло ко сну. Потом была поездка в Сибирь или на Урал, кажется на Камскую ГЭС, работал он и на КамАЗе, прошел слух, будто заболел в зимнюю стужу, отогревая с ребятами замерзшие щиты на плотине, и снова объявился на Украине. Смущенно всем объяснял: «Здоровье подвело. Подлечусь — и снова в Приуралье». Пока Фомичев работал в горкоме.

Сейчас он смотрел на Алексея Платоновича внимательно и с чувством настороженности, так, словно все дела Петра Невирко ему давно известны, но ему любопытно было узнать, что скажет товарищ бригадир, наставник и начальство. Молодой человек отслужил в армии, хорошо зарабатывает и среди товарищей пользуется уважением. Но почему так нелегко складываются у него отношения с людьми? Справедлив ли он в своей критике начальства? Не очень ли честолюбив?

Фомичев, высказав свои сомнения, замолчал.

Медлил с ответом и Алексей Платонович.

Наконец Фомичев устало вздохнул. Ничего не сказав, медленно закрыл папку и спрятал ее в ящик. Казалось, он выполнил тяжелую обязанность, чем был весьма доволен, и теперь даже смог улыбнуться Найде.

— Скажу вам откровенно, — начал он обычным, не официальным тоном. — На вашем строительстве снят фильм. Он вызвал сомнения. Были даже звонки от ваших товарищей, дескать, не все в этом фильме объективно. Так вот, часты ли такие случаи, как в этом фильме, в вашей работе? Мне поручено выяснить производственную и, так сказать, психологическую стороны этого дела.

— Кое-кому правда колет глаза, — резко сказал Найда.

— Бывает правда отдельного факта, а есть еще правда более широкая, так сказать, со сложностями, противоречиями, с человеческими характерами. Короче, решено показать эту ленту сначала вашему комбинатскому активу. Проверим факты на месте. Это не «Фитиль», а наша школа. Поговорим о том, какие еще имеются трудности и как их ликвидировать. Вы согласны, Алексей Платонович?

— Пусть и Невирко скажет слово.

— В первую очередь! И Гурский, и вы, — Фомичев одобрительно улыбнулся. Он выдержал небольшую паузу, лицо его стало строже, видимо, в мыслях уже перешел к другому и подыскивал нужные слова, чтобы продолжить разговор. Тяжело оперся локтями о стол, и Найда в этой его новой позе почувствовал что-то тревожное. Так начинают обычно трудный разговор.

— Теперь, Алексей Платонович… есть для вас интересная новость.

Фомичев встал из-за стола, достал сигареты и, чуть приоткрыв окно, сел на стул против Найды. Немного подумав, заговорил о прошлом. Собственно, о военном прошлом. Сам он — круглый сирота, родители погибли в партизанах, и его спасли буквально чудом: на последнем самолете вывезли из окруженного немцами леса. Он знает, что такое война, и очень ценит военные заслуги товарища Найды.

Алексей Платонович внимательно слушал, глядя на красивое, смуглое от загара лицо собеседника, на ровный пробор в темных волосах, на светло-карие глаза, и думал, что для людей младшего поколения война, верно, по-настоящему не ощущается такой, какой она была, какой знал ее он. Он-то помнил немецкие светло-синие мундиры, помнил тяжесть фашистского сапога, падал с кайлом в руках в темном карьере, падал и снова поднимался, ибо каждую секунду мог получить пулю в спину или удар прикладом по затылку, после такого удара редко кто поднимался на ноги. Ему было и обидно и грустно, и он вдруг подумал, что военное поколение — особенное, всех участников войны надо бы собрать вместе, расспросить каждого подробно, в душу заглянуть и все это описать.