Этаж-42

— Я знаю, что виноват перед тобой. Я давно должен был понять это… Но теперь, когда так получилось… и ты собираешься за него… — он продолжал держать ее за плечи.

Полина взяла своими теплыми руками его жесткие, мозолистые руки и отвела их.

— Пусть тебя это не волнует. Забудь, что я говорила сейчас, Петенька. — Она улыбнулась и побежала тропкой к берегу.

Уезжали под вечер, когда солнце зацепилось за верхушки прибрежных верб и длинные тени легли на землю. Женщины поспешно что-то собирали в сумки, мужчины курили, разговаривали о делах. Подали автобус. Гурский подошел к Петру.

— Хотел поговорить с тобой. Сядем вместе, — предложил он вежливо-властным тоном.

Он выглядел уставшим и, как показалось Петру, был чем-то недоволен. Вероятно, прогулкой Петра с Полиной по лесу. Папаша переживает за доченьку. Вот и отлично. Самое время поговорить о вчерашнем.

В автобусе было шумно, пахло цветами и мокрой одеждой. Мужчины затянули песню, женщины подхватили ее нестройными голосами. Водитель вел машину осторожно, притормаживал на каждом ухабе, но все равно сильно трясло.

Гурский курил.

— Отгуляли, — произнес он после длительного молчания, и по тону, каким это было сказано, можно было понять, что предстоит серьезный разговор. — Завтра Кудряшов будет жаловаться на печень, а Рекемчук на неделю возьмет больничный. Пили, ели, веселились, подсчитали — прослезились! Как поется в песенке.

Непонятно, куда он клонит. Не осталось и следа от бодрого настроения, веселости и беззаботности. Петр невольно отодвинулся от него в угол, к окошку. Думал о том, как лучше сказать о вчерашнем.

— Ну, как ты? — вдруг спросил Гурский.

— Что как? — не понял Петр.

— Настроение.

— Среднеарифметическое, — тут же отшутился Невирко.

— Кажется, ты в пятерочниках ходишь.

— Вроде. Только вы… мне больше четвертаков налево не устраивайте, — переменил тон Невирко. — Я в них не нуждаюсь.

— Поди какой прыткий! — деланно беззаботным тоном произнес Гурский. Он ближе придвинулся к Петру и дружески заговорил: — Свозил, и крышка. Для общего дела старался.

— Никакого дела не было. Сволочи они!

— Может, ты объяснишь, в чем дело?

Петр со злостью рассказал о ночном происшествии на даче, о привезенном назад цементе, не забыл упомянуть о драке, которая могла кончиться и похуже. Гурский выслушал его молча, потом положил ему на колено руку. Конечно, могло быть и хуже. Бова их, очевидно, обвел вокруг пальца. Но если разобраться, дело-то пустяковое, ничего особенного… Звонили от самого Ивана Ивановича, который дал устное распоряжение помочь нужному работнику.

— Распоряжение, по которому ночью таскают цемент со склада, — огрызнулся Петр.

— Ну ладно, успокойся, Петя, кончилось, и леший с ними, — с легким раздражением бросил Гурский. — Есть законность, и есть формализм. Я ведь пекусь о государственных интересах, о нашей стройке. Вам же Бова будет тянуть теплотрассу. — Он тяжело вздохнул. — Заварил ты кашу! Горячая твоя голова! — И тут же перешел к другому: — Есть важный разговор. Думаю, ты меня правильно поймешь. Так сказать, по-мужски.

— Поймем как-нибудь, Максим Каллистратович.

— Я о твоей работе. Есть возможность перейти на самостоятельную. Думаю назначить тебя бригадиром. — Их здорово тряхнуло, они оба завалились набок, и темнота будто сблизила их. — Со стариком дела плохи.

— Не понимаю.

— Отработал свое на верхотуре. Готовим ему спокойное место в аппарате. Сам же видишь: то приступы, то бюллетени.

Невирко почувствовал леденящую пустоту в груди.

— Выходит, вроде на пенсию?

— Да нет, еще потянет. С его опытом рановато на пенсию. Пускай делится опытом, учит молодежь. А в бригаде ему трудно. Отработал свое.

Невирко тупо смотрел в темное окно, автобус осторожно миновал проселочную дорогу и выбирался на шоссе. Было холодно и неуютно. «Он говорит вроде бы разумные вещи. Если старику действительно там будет лучше, то… конечно…»

— Но мы-то как без него? — вырвалось у Петра. — Его в бригаде уважают. И дом мы сдали первыми. Вы же сами, Максим Каллистратович, тост такой предложили.

— Это тост за тебя, мил человек, — строго заявил Гурский. — Будем откровенными до конца, Петр Онуфриевич. Отношения у нас с тобой складываются непросто, ты вроде бы дуешься на меня. Не можешь забыть прошлое. Я и сам порой сожалею о многом. Но жизнь есть жизнь. Что там у вас будет с Майей, не знаю, а вот работать нам с тобой вместе придется. И здесь я целиком на твоей стороне. Хватит тянуть лямку. Бери, как говорится, бразды правления в свои руки. Завтра на утренней оперативке выступишь первым. Коротко, умно, с достоинством… Погоди, не отмахивайся!.. Что от тебя требуется? Несколько слов об условиях вашей работы. О том, как трудно Найде. Алексей Платонович, мол, отличный бригадир, чуткий товарищ, наставник, знает дело, но часто болеет, устал, по-видимому, его нужно поберечь. Все условия для него создать. Скажешь откровенно, как его ученик.

— Да что вы, Максим Каллистратович! Разве я могу? — с возмущением возразил Невирко.