Этаж-42

— А сердиться не следует, — поучительным тоном сказал ему Гурский. — Знаю, тебе тяжело. Понимаю твое настроение. Но такова жизнь. Вчера — Найда, сегодня — ты. Да, да, сегодня, Петрусь, ты!

Петра будто оглушило. Даже ухватился руками за холодный дерматин сиденья. Как же это выходит? Батю сбросить, а его вместо Бати?

— Отказываюсь, — твердо произнес Петр. — У вас нет никаких оснований устранять Найду!

— Сегодня нет, а завтра будут, Петр Онуфриевич, — вкрадчиво, предостерегающим тоном начал Гурский. — Придет комиссия, проверят, как вчера уложил элементики товарищ Невирко, сколько там брака, сколько смещений по вертикали, сколько зашпаклевано… Разве нет? А? Уверен, что не придерутся? Ты ведь последние дни гнал! Мне докладывали… Халтурки много… Комиссия и определит: Петра Онуфриевича лишить звания победителя соревнования, а бригадира Найду вовсе снять… — Гурский притворно вздохнул. — Крутая штука — жизнь. Куда ни повернись, пора Найде на легкую работу. — Он даже улыбнулся в темноте. — Для чего же, спрашивается, огород городить! Бери бригаду по-хорошему. Обещаю, что о твоих недоделках никто не узнает. Сто лет дом простоит. А мы с тобой развернемся по-настоящему. — Он помолчал выжидательно, еще ближе придвинулся к Невирко. — Главное: продумай свое выступление на оперативке. Без резкости… по-государственному… Понял?

Петр, ничего не ответив, упрямо отвернулся к темному окну. И лишь через несколько минут сказал как бы себе самому:

— Понял, Максим Каллистратович.

* * *

Петру и в голову не могло прийти, что Виталька дома. Воскресный вечер, закатился куда-нибудь с Вандой, сидит в кабачке или на даче у Одинца. Был десятый час, и в коридорах общежития царила тишина. Петр подошел к своей комнате, вынул ключ, но тут же заметил, что дверь приоткрыта. Неужели Виталька?

Тот действительно был дома. Лежал на незастеленной кровати в майке и синих спортивных штанах, подложив под голову две подушки, и читал какую-то книгу.

— Заболел? — непонимающим взглядом окинул его Петр, прикрывая за собой дверь.

Виталий медленно, подчеркнуто медленно перевернул страницу и, не отвечая, продолжал читать. Петр догадался: сердится, видимо, из-за его поездки с Гурским. Ведь договаривались вместе отправиться на Жуков остров, а Петр откололся, не предупредил его. Вышло нехорошо.

— Чего дуешься? — спросил он нарочито беззаботным тоном.

Виталик, взяв со стула печенье, откусил его и упрямо продолжал читать дальше.

— Ага, мы уже и разговаривать не желаем. Ясно, — пытаясь подавить в себе внезапно вспыхнувшую обиду, произнес Петр и устало сел на кровать. — Ясно, ясно…

Собственно, ему ничего не было ясно. Если Виталька дуется из-за его поездки с Гурским, то это не повод для ссоры. Каждый едет куда хочет, черт побери! Да в конце концов, можно и объясниться. Друг же…

— Послушай, дружище, — снова заговорил Петр, пристально глядя на товарища. — Мог бы, по крайней мере, поздороваться.

— Привет, старик. Видишь, читаю, — ответил Виталий, глядя в книгу.

— А я думал, лапти плетешь. Ну, и что же там поделывают твои положительные герои?

Виталия даже всего передернуло от возмущения. Он захлопнул книгу и бросил Петру:

— Слушай, малыш, погулял и ложись бай-бай.

— Выспаться я успею, да ты что-то кипишь. Если из-за Гурского, то напрасно.

— Может, и из-за Гурского.

— Вот и дурак.

— Не совсем. — Виталик сел, расправил плечи. — Не понимаю я тебя, Петруха. Вроде ты и с нами, и не с нами. Конечно, с начальством надо осторожно… Гурский — дядя крутой, с характером… Но ведь мы и сами с усами.

Петр развязал галстук, расстегнул кремовую рубашку, принялся стелить постель.

— А у меня другое мнение, — бросил он через плечо. — Не хотите вы меня понять. Для бригады стараюсь, ради всех в петлю лезу.

— В петлю? — язвительно произнес Виталик. — С Гурским на пикник в лес — это называется «петля»! Хлопцы за него вкалывают, а он коньячок попивает. Тосты там всякие за Максима Каллистратовича поднимает.

— Идиот! — крикнул Петр, возмутившись, и сразу же понял, что возмутился не оттого, что Виталик его упрекнул за поездку, а оттого, что услышал неприятную правду. Действительно, были тосты. И за Максима Каллистратовича, и за него. Внезапно его словно пронзила догадка. — Кто за меня вкалывал? Ты постой… Ты это что?..

Виталик округлил глаза и не столько с укором, сколько с удивлением произнес:

— А ты не знаешь! Ребята почти всю ночь гнули горб. В четвертом часу утра закончили.

В комнате было душно. В открытое окно доносился беззаботный девичий смех, шум проносившихся машин. Виталик глянул на Петра.

— Завтра ребята хотят потолковать с тобой кое о чем, — произнес равнодушным тоном. — Вроде бы трибунал чести. Очень просили, чтобы ты на пару часов отложил свои общественные дела.

Петр ничего не ответил. Сорвал одеяло, разделся и бросился на прохладную постель.