Этаж ноль

Доктор нахмурился и посмотрел на троих, оставшихся коротать вечер у небольшого костра. Гроус, Граас, Пак Синмор… Кто из них может оказаться полезным? Кто из них способен понять? Впрочем, что тут выбирать? Выбора ведь нет… Граас и Гроус — пусть и цивилизованные, но дикари. Они слишком простодушны. Они лишены той необходимой изощренности, присущей людям, испытывавшим на себе с самого детства все прелести современного общества… Остается Пак… Но он молод… Еще совсем ребенок…

Конечно, можно перекинуться парой слов с Анной или полковником. Они наверняка связанны с профессором, но, очевидно, не знают всей правды… Теоретически, их можно переубедить, но… Сейчас их нет — улизнули с места стоянки, отговорившись тем, что нужно бы осмотреть окрестности. Хотя и слепому понятно, что они там будут осматривать… Ну да ладно, это тоже укладывается в схему. Значит…

Пак Синмор. По прозвищу Гато. Ребенок…

— …оказываются ошибочными! Вот, например, кошки — большинство людей считают, что эти животные вылизывают шерсть, чтобы она была чистой и красивой…

— Ну, ясное дело! А для чего ж еще?

— А вот и нет! И дело не такое уж ясное… В действительности, с помощью ежедневного туалета кошки поддерживают свое душевное состояние. У них на шерсти образуется особое вещество, необходимое для психического равновесия животного. Кошки не могут не вылизываться, иначе сойдут с ума и погибнут.

— Ха-ха! Так они что, наркоманы? — Гроус хлопнул себя по колену. — Не, я видел, как они по валерьяне сохнут, но чтобы от шерсти своей кайфовали… Ха-ха!

— И ничего смешного не вижу… — обиделся Пак. — Я вам рассказываю, а вы…

— А у нас скоро уши в трубочку свернутся… И вообще… — Гроус насупился. — Хватит уже нам мозги драть! Каждый вечер ведь про своих дурацких кошек треплешься почем зря…

— Да-да! — поддержал сородича Граас. — Лучше бы ты что другое подрал… Хе-хе…

— Во! — угрюмый здоровяк расплылся в грубой улыбке. — Как те коты, которые дерут не только тряпки и мебель, но и кое-что другое…

— Хе-хе! Точно-точно! — Граас заговорщицки подмигнул Паку. — Особенно весной…

Они вновь громко засмеялись, хлопая огромными лапищами по земле. Через минуту, правда, успокоились, но еще некоторое время продолжали таинственным шепотом осведомляться о ближайших планах юноши… Ну, что он будет делать… Кого…

— Да ну вас! — махнул рукой Пак. — Все лишь бы дурью маяться…

Здоровяки переглянулись.

— Дурью?

— Хе-хе… Давай покажем, на что мы еще способны?

— А, давай! Пусть Гато посмотрит, кто и чем тут мается…

Пак хотел возмутиться, мол, у него совершенно другое имя, но то, что происходило дальше, заставило его застыть на месте с приоткрытым ртом… Гроус извлек из кармана теплой, подбитой мехом, куртки продолговатый блестящий предмет, который в его громадной ладони казался крохотным. Приглядевшись, юноша понял, что это губная гармошка, причем, судя по внешнему виду, находившаяся в очень хорошем состоянии.

Дальше было больше — Граас достал деревянные четки и, подмигнув приятелю, кашлянул, прочищая горло. Гроус, будто только этого и ожидавший, сразу же поднес гармошку к губам и легонько дунул. Инструмент отозвался слабым гулом. Тогда здоровяк дунул сильнее, извлекая из гармошки вой голодного ишака. А затем, убедившись в полной исправности своей игрушки, он начал представление… Они начали…

Доктор Оуквист, все это время разглядывавший подрагивающее пламя, задержал дыхание, слушая наступивший звук… Звук, в тон которому вибрировали его барабанные перепонки, его сердце, его артерии и вены, его кожа и вообще — каждая клеточка его тела… Звук, нараставший, как лавина, как цунами, который кажется сперва лишь тонкой полоской на горизонте… Звук, разделявший все на тысячи маленьких частичек — каждая со своей волей, со своими мыслями, со своими чувствами… Звук, рожденный дыханием Гроуса и старой губной гармошкой…

— Хайээээ-Хая-Хээээ… — Граас закрыл глаза и монотонно пел, перебирая четки. — Хайээээ-Хая-Хээээ…

Пак смотрел то на него, то на Гроуса, который сидел с остекленевшими глазами и лицом, будто высеченным из камня. Пак чувствовал, как непостижимая, нечеловеческая музыка, лишенная всего, даже уродства, просачивается сквозь воздух… Он чувствовал, как повторяющиеся слова Грааса затягивают его в какой-то мутный и зыбкий омут… Он чувствовал, как сходит с ума… Он успел увидеть то, что не могло принадлежать его прошлому… Он успел умереть… А потом…

— Уфф… Уффф… — Граас тяжело дышал. — Пожалуй, довольно с него…

— Ага… — согласился Гроус. — И с нас… Того… Хватит на сегодня…

— Уффф… Да, это тебе не по горам лазить… Уффф… не зря предки… забыли это…

Граас неуверенно улыбнулся, пряча четки, и придвинулся ближе к огню, а Гроус что-то пробурчал под нос, убрал в карман гармошку и, достав из рюкзака сушеное мясо, впился в него зубами.

— Что… Что произошло? — спросил Пак. — Я… словно выпал… Из себя… Словно транс…

— Какой транс? Вы о чем? — из-за большого камня показался Вирт фон Хеффер. — Я слышал звуки — будто кого-то резали. Жуткая штука…