Эти бурные чувства

– О боже, ты меня напугала, – судорожно втянув в себя воздух, сказала она секунду спустя. Сестры Лан почти никогда не бывали в ее комнате поодиночке, так что она не сразу узнала Розалинду, тем более что та лежала, повернув голову к окну, в которое сейчас светило послеполуденное солнце.

Розалинда повернулась к Джульетте. Похоже, она была немного раздражена.

– Ты была с Кэтлин? Я жду тебя уже несколько часов.

Джульетта моргнула, не зная, что сказать.

– Извини, – сказала она, хотя, на ее взгляд, ей не за что было просить прощения, и потому ее извинение прозвучало фальшиво. – Я не знала, что ты ждешь меня здесь.

Розалинда покачала головой и буркнула:

– Неважно.

По тому времени, которое они провели в детстве вместе до отъезда на Запад, Джульетта помнила, что Розалинда подолгу не забывает обид. Она была страстной, упрямой и имела стальные нервы, но за фасадом ее тщательно подобранных вежливых слов могли медленно кипеть чувства, давно утратившие свою актуальность.

– Не брюзжи, – сказала Джульетта. Надо покончить с этим сейчас, иначе ее кузина может затаить обиду, которая когда-нибудь прорвется. Она наблюдала, как в Розалинде медленно копилась ненависть к тем, кто расстраивал ее – к ее тетушкам по материнской линии, пытавшимся занять место ее матери, к ее отцу, для которого укрепление его guānxì в Алой банде было важнее его детей, и даже к другим танцовщицам из кабаре, которые завидовали ее звездному статусу и потому старались исключить из своего круга.

Иногда Джульетта удивлялась: как Розалинда так может? И сейчас она почувствовала легкие угрызения совести от того, что уделяет так мало внимания своей кузине, хотя, с другой стороны, она вернулась в город совсем недавно. В семье Цай у всех были дела поважнее. Вот Кэтлин грешила другим – ее недостатком был чрезмерный оптимизм, совершенно несвойственный ее сестре. Но постоянное внимание к кузинам и оказание им эмоциональной поддержки едва ли может считаться добродетелью, когда люди на улицах умирают десятками, раздирая себе горло в клочья.

– Что случилось? – все же спросила Джульетта. Если Розалинда так долго ее ждала, надо уделить ей хотя бы минуту.

Розалинда не отвечала. Неужели она все-таки затаила обиду? Но тут Розалинда вдруг закрыла лицо руками, и вид у нее сделался такой потерянный и беззащитный, что Джульетта ощутила укол в сердце.

– Насекомые, – прошептала Розалинда. И Джульетте вдруг стало холодно, по затылку забегали мурашки.

– Их было так много, – продолжала Розалинда, и от ее дрожащего голоса Джульетту пробрал мороз. – Так много, все они выползли из моря и ползли обратно в море.

Джульетта опустилась на колени и посмотрела в глаза своей кузины. В них отражался ужас.

– О чем ты? – тихо спросила она. – Какие насекомые?

Розалинда покачала головой.

– Кажется, я видела его. В воде.

Она не ответила на вопрос.

– Видела кого? – попыталась уточнить Джульетта. Когда Розалинда опять не ответила, Джульетта взяла ее за плечи. – Розалинда, что ты видела?

Розалинда сделала резкий вдох, словно высосав из комнаты весь кислород, словно разом уничтожив любую возможность объяснить увиденное чем-нибудь обыденным, повседневным. Надо приготовиться, подумала Джульетта. Откуда-то она знала – то, что она сейчас услышит, изменит все.

– Розалинда, – прошептала она еще раз.

– Серебряные глаза, – содрогнувшись, выдавила из себя Розалинда. Теперь, наконец заговорив, она произносила слова быстро, ее дыхание сделалось поверхностным. Джульетта еще крепче сжала ее плечи, но она, похоже, ничего не замечала. – У него были серебряные глаза. И горбатая спина с острыми выступами. И когти, и чешуя и… не знаю. Не знаю, что это было. Наверное, guài wù. Чудовище.

В ушах у Джульетты зашумело. Отпустив плечи своей кузины, она достала из кармана пальто рисунок, который украла из редакции, и развернула его.

– Розалинда, – медленно произнесла она, – посмотри на этот рисунок.

Розалинда протянула руку, и ее пальцы сжали листок, а глаза наполнились слезами.

– Это то, что ты видела? – прошептала Джульетта.

Розалинда медленно кивнула.

Глава четырнадцать

Если бы Венедикта Монтекова спросили, чего он хочет больше всего в жизни, ответ был бы прост: написать идеальную сферу, идеально круглый шар.

Если бы этот вопрос был задан кому-то еще из Белых цветов, ответы могли бы быть самыми разными. Богатство, любовь, месть – всего этого хотел и Венедикт. Но эти вещи уходили на задний план, когда он писал картины, думая только о выверенных движениях кисти и о своей цели, такой томительной, такой прекрасной.

Он был почти одержим желанием изобразить идеальный шар. Это было одно из тех наваждений, которые одолевали его с самого детства. Вероятно, оно возникло в таком раннем возрасте, что он уже не мог вспомнить, как это было. Как бы то ни было, ему казалось, что если он сумеет сделать это, сделать невозможное, то, быть может, и все остальные его нереальные, невыполнимые желания сбудутся.