Этикет темной комнаты

– Сайе, пожалуйста, – умоляет она меня сейчас. – Ты можешь поговорить со мной? – И лицо у нее такое печальное, что я хочу попробовать сделать это.

– Ты…

– Да? – наклоняется она ко мне.

– Волосы у тебя не черные.

– Черные волосы? – Она явно озадачена.

– И ногти у тебя не накрашены?

Она фыркает, должно быть, от смеха.

– Да, мои мысли заняты другим.

– Я… Я помню тебя. Папа сказал, что я забыл.

Она не понимает, о чем это я. И морщит в недоумении лоб.

– Джек так сказал?

– Нет, не он. А другой мой папа. – На ее лице появляются новые морщины, и она кладет мне на кровать черный бумажный пакет с ручками-лентами – в нем моя новая одежда, еще с ярлыками.

Когда я одет, медсестра говорит, чтобы я подъехал на своем кресле к машине, и вот я уже сижу на черном сиденье черного седана, а на руке у меня по-прежнему больничный браслет.

Я чувствую себя инопланетянином. И не могу не глазеть в окно на бесконечные зеленые поля и синее небо, на все расширяющийся и расширяющийся мир, на все его формы и изгибы.

Прижимаю щеку к оконному стеклу и засыпаю. И не просыпаюсь до тех пор, пока машина не останавливается перед белым каменным замком, у которого больше окон, чем я могу сосчитать.

На меня смотрит мое мерцающее отражение в блестящем, похожем на шахматную доску, мраморном полу. В воздухе висит запах моющих средств, словно целая бригада уборщиков только что покинула дом, но он кажется пустым, ведь в нем очень долгое время никто не жил.

– А где все? – спрашиваю я.

– Я отпустила их.

– Отпустила?

– Почему бы тебе не лечь в постель в твоей комнате? Я принесу что-нибудь поесть.

Но я не знаю, в какую сторону мне следует пойти, и у меня такое впечатление, будто мне нужен план дома.

Она показывает на широкую винтовую лестницу, и я поднимаюсь по ней наверх, наверх, наверх.

Добираюсь до своей комнаты на третьем этаже, но она предстает передо мной написанной по памяти картиной, на которой многие детали неверны. Во-первых, она гораздо больше, чем я помню. Здесь есть балкон – я совсем забыл о нем – и огромный, как в кинотеатре, экран на стене.

Касаюсь окон с открытыми жалюзи. Дотрагиваюсь до телескопа и коллекции каких-то предметов на полках, но мне кажется, что ничто из этого мне не принадлежит. Изучаю картины на одной из стен. Замечаю маленькую фотографию в позолоченной рамке. Симпатичные девушка и мальчик. Он одет в черный костюм, волосы у него аккуратно причесаны.

Это мой последний образ, когда я был Сайе.

Это он, я, мы.

Кто-то стучится в приоткрытую дверь. Я жду, что она распахнется, но этого не происходит, и я открываю ее сам. За ней стоит моя мать с подносом в руках, и выглядит это как-то странно и официально. Папа вошел бы без стука.

– Спасибо. – Беру у нее поднос и ставлю на столик.

Такое впечатление, будто она хочет что-то сказать, но лишь кивает мне, выходит из комнаты и закрывает за собой дверь. Я тут же снова распахиваю ее.

Она поворачивается и прижимает руки к груди, словно складывает крылья испуганная птица.

– Что не так?

– В-все хорошо. Я просто… – Я просто проверил, не заперла ли она меня.

– Точно?

Киваю, и на этот раз, уходя, она оставляет дверь открытой. Смотрю, как она исчезает за углом, беру с подноса тарелку и сажусь на пол напротив гигантской кровати.

Взяв бутерброд, поднимаю руку, чтобы перекреститься, но затем позволяю ей повиснуть в воздухе. Какой смысл в этом жесте? Мы с Пенни говорили спасибо. Пенни действительно имела это в виду, а я лишь подражал ей. Она молилась и благодарила за каждый кусок еды и за каждый луч света, но чего ради?

Кладу бутерброд обратно на тарелку.

Если его послал мне Бог, то пусть оставит себе.

Шестьдесят пять

Моя мать стучит в дверь спальни. Она никогда не входит без разрешения.

– Не заперто, – отзываюсь я.

И она входит, оглядываясь, как захватчик – terra incognita.

Она украла меня.

Я знаю, что это неправда, но эта мысль внушает мне беспокойство, и мама, должно быть, понимает, о чем я думаю, потому что на ее глазах появляются слезы.

– Ты действительно боишься меня?

– Нет…

Может быть.

Не знаю.

Она пристраивается на краешек дивана.

– Мы были так близки с тобой. Мы все делали вместе. Много путешествовали по всему миру. Ты был мне лучшим другом. Ты не помнишь этого?

Но предстающие передо мной образы – скорее сны, чем воспоминания.

– Я хочу помочь тебе, Сайе.

– Вряд ли ты способна на это.

– Ну, тогда, может, психотерапевт…

– Не думаю, что кто-то поможет мне.

– Пожалуйста, не говори так. Я только что вернула тебя себе.

– Он говорил то же самое.

– Кто?

– Папа… Калеб. Что он снова заполучил меня.

Смотрю на темнеющее окно, и меня бьет дрожь.

Новая странная напасть. Каждый вечер, когда солнце начинает садиться, сердце колотится у меня в груди и я трясусь от страха, как язычник, страшащийся того, что свет никогда не вернется.

– Сайе…

Я перевожу взгляд на нее.

– Может, тебе следует пойти в школу. Уже почти октябрь, и…

– Октябрь?