Этюды об Эйзенштейне и Пушкине

Размышления Эйхенбаума о едином древнеримском контексте поэмы, трагедии и романа продолжил Александр Андреевич Белый в работе о «Графе Нулине»[402]:

«Чего по тем или иным причинам не сказал Б. Эйхенбаум? Того, что римская история и ее герои-тираноборцы были моделями исторической ситуации и личного поведения для будущих декабристов. Поэтому прежде всего значимым в „Лукреции“ является то, что она поставлена на эпизоде из римской истории. ‹…›

Пушкин прекрасно знал, что идея использовать сюжет „Лукреции“ для „пародирования истории“ принадлежит не ему. „Первопроходцами“ были „молодые якобинцы“, не согласные с исторической концепцией Карамзина, вычитанной ими из предисловия к „Истории государства Российского“. „Некоторые остряки за ужином переложили первые главы Тита Ливия слогом Карамзина. Римляне времен Тарквиния, не понимающие спасительной пользы самодержавия. конечно, были очень смешны“ (VIII-66, курсив пушкинский). Весьма возможно, что в ней фигурировали и Публикола, и Брут, и проповедники „прелести кнута“. Эта пародия если и не навела Пушкина на мысль о пародировании исторической ставки самих пародистов, то, несомненно, могла в ней укрепить. ‹…›

…Вторым планом к „Графу Нулину“ является не пьеса Шекспира, а „римские котурны“ русских заговорщиков».

В этом важном дополнении к наблюдениям Эйхенбаума Белый почему-то сократил заметку Пушкина о Карамзине – ниже мы восстановим купюру в цитате. Пока же продолжим читать его проницательное исследование: