Этюды об Эйзенштейне и Пушкине

«В сознании поэта боролись две – в этот период противоположные и не находившие синтеза – тенденции. Первая из них – стремление к историзму, которое толкало Пушкина к принятию объективного хода исторических событий в том виде, в каком они даны в реальной действительности. С этих позиций требования, предъявляемые отдельной личностью к истории, третировались как „романтизм“ и „эгоизм“. Не лишенные оттенка „примирения с действительностью“ такие настроения давали, однако, мощный толчок реалистическому и историческому сознанию и определили целый ряд антиромантических выступлений в творчестве Пушкина этих лет (от „Полтавы“ и „Стансов“ до заметки о драмах Байрона). Однако пока еще подспудно, в черновиках и глубинах сознания зрела мысль о непреходящей ценности человеческой личности и о необходимости мерить исторический прогресс счастьем и правами отдельного человека. „Герой, будь прежде человек“ (1826) (VI, 411). „И нас они (домашние божества. – Ю. Л.) науке первой учат – / Чтить самого себя“ (1829) (III, 193), „Оставь герою сердце! Что же / Он будет без него? Тиран…“ (1830) (III, 253) – такова цепь высказываний, которая закономерно приведет к „Медному всаднику“ и „Капитанской дочке“.

На скрещении двух тенденций образ Онегина получал неоднозначное толкование. Очевидно, был момент, когда Пушкин собирался полностью оправдать героя. ‹…› К этому моменту размышлений Пушкина, видимо, относится работа над „Альбомом Онегина“, который должен был начинаться после XXII строфы, и над первым вариантом описания онегинской библиотеки. И альбом, и состав библиотеки должны были раскрыть перед Татьяной неожиданный, особенно после убийства Ленского, образ героя как доброго человека, который сам не догадывается о том, что он добр:

И знали ль вы до сей поры,
Что просто – очень вы добры? (VI, 615)

Одновременно перед ней должна была раскрыться пропасть между Онегиным и окружающим его обществом. ‹…›

В окончательном тексте седьмой главы победил другой вариант трактовки образа героя – острокритический, разоблачительный, раскрывающий его связь, а не конфликт со средой и эпохой и поверхностный эгоизм»[409].

В связи с последним утверждением этого тонкого, но не во всем бесспорного анализа поневоле вспоминается вопрос Автора своему анонимному Собеседнику из нынешней восьмой главы:

– Зачем же так неблагосклонно
Вы отзываетесь о нем?

Этим вопросом Автор как будто реагирует на реальные суждения об Онегине в критике и в свете своего времени – точнее, на осуждение подражательности или даже бессодержательности Героя романа: