Этюды об Эйзенштейне и Пушкине

В тексте «Странствия» осталась «реликтовая» деталь раннего замысла – дата выезда новоявленного Патриота из Петербурга. Эту дату в автографе первые публикаторы главы прочитали как «июня 3 числа». Бродский в своем комментарии счел необходимым добавить год действия – 1821. Набоков отметил, что это «день после именин Пушкина», далее указал на «любопытное совпадение» дат в строфе Пушкина и в «Послании» Поупа (1738), а в конце своего комментария добавил: «Не знаю, почему, установив дату „июня 3 числа“ в Акад. 1937, Томашевский ставит „июля 3 числа“ в Сочинениях 1949 и 1957»[410].

Между тем как раз в VI томе Академического издания 1937 года была исправлена ошибка прежнего чтения – в рукописи Пушкина действительно стоит: 3 июля.

Странным образом исследователи и комментаторы оставили без пояснения эту очень значимую дату. Ведь при переводе с юлианского календаря, принятого в России, на европейский григорианский календарь, при их разнице в 11 дней для XVIII века, получается 14 июля – исторический день взятия и разрушения Бастилии, начало Французской революции. Пушкин мог, перебеляя черновик после 1825 года, заменить третье июля, например, на пятое, но он этого не сделал – как будто в память о не свершившейся вероятности судьбы Онегина, которую он мог предполагать в начале работы над романом[411].

Мы не знаем самых ранних черновиков главы «Странствие». Дошедшие до нас тексты, судя по принятой ныне хронологии работы Пушкина над романом, создавались с 1827 по 1829 год. Однако установлено, что сначала странствие Онегина по России предполагалось в седьмой главе: туда Пушкин переносил из четвертой главы строфы о пребывании Автора в Одессе, где он встретился с Героем.

При такой композиции романа тщетные поиски Онегиным Святой Руси стали бы параллелью походам в его имение Татьяны, пытающейся разгадать, кто Евгений – «ангел иль надменный бес».

Попутно отметим, что странствие Героя оказалось бы в начальной главе тогда еще не отмененной «второй части» романа.

Если согласиться с предположением Лотмана, что после декабря 1825 года на роман влияло стремление Пушкина к «примирению с действительностью», то можно представить себе и новую цель странствия Онегина по России: он мог бы стремиться обрести Отечество и найти свое место в нем.

Этим можно объяснять пересмотр, например, «московской строфы», где вместо исторических воспоминаний Героя о Смутном времени появились его впечатления от современной жизни старой столицы[412].

Значит ли это, что Пушкин изменял хронологию действия – переносил странствие Героя из эпохи Александра в эпоху Николая?

Рукописи не подтверждают этого предположения. Помимо датировки строф «Одессы» (временем южной ссылки Пушкина), ему противоречит и направление переработки других строф «Странствия». Намеченные в черновиках историко-мифологические мотивы «остановок» Евгения, уместные в контексте идеологии заговорщиков, последовательно заменяются картинами современными – часто сатирическими, но новые мотивы никак не привязаны к приметам того или иного царствования. В последних двух главах нет и намека на то, что Онегин нашел свое место в изменившемся государстве, в «смирившемся» с обстоятельствами обществе или хотя бы в узком круге друзей.

Возможно, до путешествия Пушкина в Закавказье в 1829 году еще могла предполагаться вторая часть романа: военная карьера безнадежно влюбленного Онегина и его гибель на Кавказе – после объяснения с замужней Татьяной. О такой вероятности судьбы Героя свидетельствовал Михаил Владимирович Юзефович со слов Пушкина[413]. Но самовольная «творческая командировка» поэта принесла полное разочарование в российско-турецкой кампании, лишенной высокой нравственной цели и исторического смысла. Под началом бездарных николаевских генералов не могла бы реализоваться ни одна из вероятностей судьбы Евгения Онегина, кроме физической гибели от случайной пули[414].

Видимо, после возвращения из Закавказья Пушкин отказался от второй части в шести главах и перестроил «форму плана» всего романа на три триады – девять глав. Странствие Онегина было перенесено в восьмую главу и дало ей название. Перебеляя ее строфы, Пушкин не позволил Герою пересечь Кавказский хребет («конвоем окружен / Во след за пушкою степною» – намечалось в черновике[415]), а отправил его через Крым в Одессу. Оттуда Герой, окончательно утративший иллюзию о реальности Святой Руси, возвращался в столицу.

Само охлаждение после горячки иллюзорного мифа получало новый, уже не зловещий смысл: оно стало переходом из мнимой влюбленности в подлинную любовь Онегина к реальной Татьяне.