Читаем Этюды об Эйзенштейне и Пушкине полностью

Этюды об Эйзенштейне и Пушкине

Иронические обертона в описании влюбленного Героя не мешают Пушкину показать, что воскресшие к жизни чувства Онегина возрождают в нем природное доброе начало. Письмо Онегина Татьяне – такой же шедевр эпистолярной любовной лирики, как и ставшее хрестоматийным письмо Татьяны Онегину. Сочиненное в самом конце работы над романом, «зеркальное» письму Татьяны и «симметричное» к определению Героя как «гения. науки страсти нежной» в первой главе, оно обнаруживает, что теперь Онегиным движет уже не «наука», а искренняя страсть – настоящая, зрелая любовь.

Но показательно, что Пушкин, завершая пятую и шестую главы после 1825 года, не убрал из текста вещие мотивы, сохранявшие следы раннего замысла романа. Среди них особое значение имели те образы во сне Татьяны, которые пророчили ей трагическую гибель.

Когда в 1828 году обе главы были напечатаны с ремаркой «Конец первой части», Пушкин, скорее всего, еще не определил вероятные судьбы героев в новых обстоятельствах. И можно предполагать, что вторая часть из шести глав сохраняла бы принцип гармонической симметрии в композиции целого романа – в ней должны были как-то отозваться грозные предвестья сновидения.

«Неожиданное» замужество Татьяны сделало ненужной вторую часть и, казалось бы, отменило зловещие предсказания сна. Но Пушкин смог и в новой фабуле использовать двойственность толкования мотивов сновидения:

• переход с медведем через ручей сулил не только смерть, но и замужество;

• князь N., по признанью Татьяны, «прекрасный человек», то есть Агафон;

• окрик Онегина «Мое!», спасший Татьяну от притязаний чудищ, и его нежный жест «склоненной головы» остались как предвестие настоящей любви – без тех трагических обстоятельств, которые могли бы разыграться при ином развитии истории страны и сюжета романа.

Даже гротескный пир чудищ в лесном шалаше «отразился» не только в празднике именин у провинциальных дворян Лариных, но и в рауте чопорного аристократического салона. В блестящем высшем свете, который тяготит Татьяну, вдруг возникают странные, казалось бы, отголоски приснившейся Преисподней (курсив мой. – Н. К.):

Вся эта ветошь маскарада,Весь этот блеск, и шум, и чад…

В финале фабулы выяснится подлинный трагизм судьбы невозмутимой княгини: Татьяне предстоит жить в верности супругу, но с прежней любовью к Онегину в душе, ей суждено оставаться в постылом «вихре света» с тоской о «бедном жилище» Лариных.

Поразительным образом Пушкин, изменив и план романа, и обстоятельства фабулы, сумел сохранить в композиции «зеркальность» и других мотивов:

• в строгом монологе замужней Татьяны отозвались «суровые» наставления Онегина «смиренной девочке»;

• в величавой светской даме в миг «немых страданий» воскресла «Простая дева, / С мечтами, сердцем прежних дней»;

• в столичной гостиной отразились «полка книг» провинциальной барышни, «дикий сад» с аллеей и «смиренное кладбище» с крестом над могилой няни…

В сентябре 1830 года в Болдине Пушкин резко оборвал девятую главу романа, как когда-то, в октябре 1824 года в Михайловском, прервал третью:

Она ушла. Стоит Евгений,Как будто громом поражен…

Состояние Онегина «зеркально» отражает встречу героев в аллее сада Лариных, когда Татьяна «как огнем обожжена, / Остановилася…».

В конце бывшей девятой главы – так же как в финале третьей и шестой глав – Автор, прерывая повествование, напрямую обращается к Читателю:

И здесь героя моего,В минуту, злую для него,Читатель, мы теперь оставимНадолго. навсегда.

Но вот что знаменательно: попрощавшись в последних строфах с романом, Пушкин не отдает его в печать – как будто вновь, как в 1824 году, говорит себе: «Докончу после как-нибудь».

Видимо, что-то поэта беспокоило, чем-то эффектная развязка фабулы – расставание Онегина и Татьяны под звон шпор ее нелюбимого, но законного супруга – не устраивала Пушкина как финал, хотя, как он предупреждал еще в начале работы, роман прерывался незавершенным, а в последней строфе звучал отголосок давнего предчувствия:

Блажен, кто праздник жизни раноОставил, не допив до днаБокала полного вина,Кто не дочел ее романа.