Этюды об Эйзенштейне и Пушкине

«Что сталось с Онегиным потом? Воскресила ли его страсть для нового, более сообразного с человеческим достоинством страдания? Или убила она все силы души его, и безотрадная тоска его обратилась в мертвую, холодную апатию? – Не знаем, да и на что нам знать это, когда мы знаем, что силы этой богатой натуры остались без приложения, жизнь без смысла, а роман без конца? Довольно и этого знать, чтобы не захотеть больше ничего знать»[416].

Критик судил о романе по трагедии заглавного героя, не замечая трагедии Татьяны.

Ахматова увидела, что в финале оба – «герой и героиня остаются с непоправимо растерзанными сердцами»[417].

Но ее же полушутка «Чем кончился „Онегин“? – Тем, что Пушкин женился» отразила таинственную связь сюжета и реальной жизни поэта, правда, только наполовину.

Изменившиеся обстоятельства в стране, конечно, должны были повлиять и на судьбу Автора, романной ипостаси Пушкина, третьего из основных героев. Но как? Можно ли предполагать вероятность счастливой сюжетной перспективы для него – при трагической развязке фабулы (любовной истории Евгения и Татьяны) и в новых исторических условиях?

Казалось бы, на хороший для себя финал Пушкин намекал в автоцитате из не дошедшей до нас полностью строфы в бывшей девятой песне – он привел эти стихи в предисловии к «Отрывкам из путешествия Онегина»:

На берег радостный выносит
Мою ладью девятый вал.

Возможно, тут отозвались и надежды на женитьбу, и спасение от судьбы «русского Шенье» – от грозившей ему, в случае победы революции, гибели на гильотине.

Но за пять лет правления Николая – государя законного, но не признающего над собой законы нравственные, – выяснилось: поэту не суждено общественное и семейное благополучие. Стремление «примириться с действительностью» и участвовать в устроении государства, намечавшееся после возвращения из ссылки, сменялось переходом в новую оппозицию – как к режиму самовластия, не знающего милосердия, так и к становившемуся слепоглухонемым обществу, которое предпочитало забыть недавние волнения и купаться в омуте бездумной суеты.

8 сентября 1830 года, почти одновременно с завершением романа в стихах, Пушкин оглянулся на «безумных лет угасшее веселье» и увидел предстоящий ему в николаевской России совсем не радостный берег:

Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.

В девятиглавой композиции «Евгения Онегина» есть намек на еще более драматичную вероятность в завершении линии Автора: опасение новой ссылки или вероятность добровольного бегства от света. Этот мотив содержится в строфах, много лет считавшихся черновым наброском элегии «Когда порой Воспоминанье…», но относящихся, по нашей гипотезе, к финалу бывшей восьмой главы[418]. Поэт предвидит свое странствие из столицы – уже не на юг империи и даже не в родовое псковское имение, а «К студеным северным водам». Пушкин даже называет «привычною мечтою» описанный там «печальный остров». Возможно, «привычка» намекала на то, что еще в 1821 году Александр I намеревался выслать его на Соловецкий архипелаг. Суровый ландшафт с одиноким рыбаком альтернативен не только давней мечте Пушкина о венецианской лагуне с поющим гондольером, но и «радостному берегу» – надежде на благополучную судьбу Автора в николаевской столице…

Опасность ссылки не была следствием, казалось бы, жизненной программы Автора, которую он столь демонстративно провозглашал в середине той же восьмой главы: стремление к скромной, частной, семейной судьбе: «Мой идеал теперь хозяйка, / Мои желания: покой, / Да щей горшок, да сам большой». Однако в набросках к финальным строфам «Странствия» он назвал два основания для «мечты» о скудном, суровом Севере как своем вероятном будущем:

Воспоминанье, грызущее «сердце в тишине», и «потаенное (вариант: отдаленное) страданье».

Можно предположить, что то и другое связано с каторгой «120 друзей, братьев, товарищей», о помиловании которых поэт безуспешно напоминал царю и обществу.

Видимо, неслучайно Пушкин написал для завершения главы «Странствие» строфы о верности друзьям и дружбе. Тема дружбы была одним из лейтмотивов второй половины восьмой песни, где ищущего Святую Русь Героя вытесняет Автор, сосланный в псковскую деревню и вспоминающий южную ссылку.

По дошедшим до нас строфам «Странствия» не ясно, почему «громко ахнули друзья» в Одессе, куда Онегин явился «неприглашенным привиденьем». Еще более загадочна следующая строфа, обрывающаяся на первом катрене: