Это было в Праге. Том 2. Книга 3. Свет над Влтавой

– И чем ближе к вам, – добавила Эльвира, – тем туман все больше густел.

Обермейер сел около сестры, налил рюмку коньяку и выпил. При первой встрече, в Праге, им не удалось поговорить, и сейчас он хотел наверстать это. Ему не терпелось выяснить, при каких обстоятельствах и зачем Эльвира стала женой американца.

– Ты есть хочешь? – спросил он сестру.

– А мы уже подкрепились, – ответила Эльвира. – Ведь уже час как мы приехали.

– Ну, теперь вы можете наговориться досыта, – сказал Борн, – времени у вас много, а мы с господином Прэном пройдем ко мне.

Борн и Прэн вышли.

Обермейер принес нераспечатанную бутылку коньяку и вазу с фисташками.

– Расскажи мне обстоятельно, – обратился он к сестре, – как ты решилась возвратиться в Прагу.

Эльвира закурила, мечтательно закрыла глаза и после небольшой паузы сказала:

– Длинная история.

Следя за колечками дыма, тающего в воздухе, она подробно стала описывать свои приключения с того самого дня, как покинула Чехословакию.

Обермейер слушал ее и пил коньяк рюмку за рюмкой. На его зубах похрустывали фисташки. Лицо его постепенно принимало мертвенно бледный оттенок, веки покраснели, глаза ушли куда-то в глубь черепа и казались мертвыми стекляшками.

– Ну а в Лиссабоне я подрядилась к Прэну.

– Подрядилась? – злобно спросил Обермейер. – Ты хочешь сказал: вышла за него замуж?

Эльвира пустила в лицо брата струйку дыма и рассмеялась.

– Кажется, ты прикидываешься наивным.

Обермейер нахмурился.

– На какой черт ему нужна вторая жена, – продолжала Эльвира, – да еще такого полета, как я? У него есть своя Пенелопа в Сан-Франциско и двое отпрысков. Я ему нужна не в качестве жены.

– Ага! – сообразил Обермейер. – Значит, мы оба на подрядах? Как ты попалась?

– По твоей милости, – ответила Эльвира. – Помнишь, в Праге ты поручил мне заняться его сейфом? Вот я и занялась.

Обермейер выругался.

– Почему ты тогда же не сказала мне об этом?

– А что толку?

Обермейер опрокинул в горло очередную рюмку и с силой разбил ее об пол.

– Сволочи! – глухо, заплетающимся языком пробормотал он. – Подкармливают нас, немцев… и думают, что делают нам одолжение. Считают нас поверженными в прах, а обойтись без нас не могут. Ха! То вместе с русскими, то против русских… Циркачи! Ну, подожди, посмотрим, кто в крайнем счете останется в дураках. Время покажет. Мы высосем из их карманов доллары, а потом набьем им морды.

– Шш-шш… Тише! Ты говоришь очень громко, – остерегла Эльвира.

– А плевать я хотел! – еще сильнее возвысил голос Обермейер. – Что они мне могут сделать? У меня сейчас все нити в руках. Я знаю почти всю агентурную сеть в Чехословакии. Молодец фон Термиц… удрал. Не захотел быть на побегушках у этого идиота Борна. Какой бы там ни был Гудериан, а все-таки он немец. И знает, что делает. Я думал, что Борн бог, а теперь вижу, что… что… – он никак не мог подобрать подходящего слова. – Я вижу, что он баран с золотым курдюком, и только. И я ему еще покажу свои зубы, он почувствует, как они остры.

Обермейер не мог знать, что этими словами подписывает себе смертный приговор. Сидя спиной к дверям, закрытым темной портьерой, он не видел, как с той стороны к дверям подошел Борн, привлеченный звоном разбитой рюмки. Но от зорких глаз Эльвиры не ускользнуло едва заметное колебание портьеры. Она поняла, что за нею прячется Борн или Прэн.

– Тебе в голову лезет всякая дребедень, – попробовала она остановить брата. – Ты пьян, как стелька.

– Я не пьян, – отрезал Обермейер. – Но мне тошно смотреть на костлявую морду этого американского босса. Мне противно, что ты стала игрушкой в руках такого ничтожества, как Прэн.

Обермейер опьянел тяжело и тупо. Веки опухли и смыкались против его воли. В глаза будто песку насыпали, они слезились.

– Иди, засни… Я провожу тебя, – сказала Эльвира.

– Жизнь слишком коротка, чтобы ею не дорожить, – бормотал Обермейер. – У тебя неверная мерка жизни… А в общем, – он злобно взмахнул руками и, поддерживаемый Эльвирой, поплелся в свою комнату.

Проводив брата, Эльвира вернулась в гостиную, подошла к портьере, отодвинула ее и увидела на полу пепел от сигары. Значит, это Борн только что стоял здесь. Прэн не курил сигар. Эльвира прищурила глаза и призадумалась: Борн, конечно, слышал все истерические вопли Морица. Как быть? Чего доброго, Борн подумает, что и она разделяет настроения брата. Она попыталась припомнить, на какой фазе разговора Борн подошел к портьере? Конечно, после того, когда Мориц разбил рюмку. С этого момента она ничего не говорила, а только слушала брата.

Как она относится к Морицу? Нет, ни привязанности, ни любви, ни простого родственного доверия она не испытывает к брату. Эгоизм иссушил ее душу. Она давно заглушила в себе все, что было в ней человечного. Всякие зачатки чувств она вырвала с корнем.

Кому они нужны, эти предрассудки сердца? Каждый должен заботиться о своей собственной шкуре – вот закон! Так думала Эльвира, подойдя к закрытой двери кабинета Борна.

Она уверенно постучала.