– Я прошу извинить меня… – А вот язык заплетается. К счастью, не слишком сильно, и даже плечи удается держать прямыми. – Что-то заболели ребра. Вряд ли трещина, но мне нужно немного полежать.
– Эй, может, тебе в… – начинает Рикус и замолкает. Очень похоже, что кто-то наступил под столом ему на ногу. Возможно, сразу три чужих ноги. – Давай, отдыхай!
Я даже не обманываю их, ребра разрываются – или разрывается что-то за ними. Не знаю почему. Не знаю, голос ли это Монстра, его когти или какие-то остатки его гниющей плоти, застрявшие между моих костей. Так или иначе, лучше уйти. Лучше правда немного побыть в одиночестве, а потом объясниться с Орфо. Объясниться… хотя бы насчет самого простого.
Ведь я ни за что не скажу ей, что, будь все иначе, наверное, прошел бы с ней по горячим углям.
Вот только мы оба сделали все, чтобы это было невозможно.
3. Все сложно. Орфо
Папа никогда не был таким тихим. Всегда напоминал темную гору, одну из тех, над пиками которых рокочут грозы, – и никогда не был тихим. Это едва слышное хриплое дыхание бьет меня на осколки сильнее любого грома.
– Вот… как-то так, пап. – Закончив говорить, я отпускаю его руку, аккуратно кладу поверх повязки, охватывающей почти весь корпус. – Стану королевой. Скоро. И ты поправишься.
– Как думаешь, – встаю, – услышал он что-нибудь из… тех мест, где находится?
Боги знают, что это за места. Нам хорошо известны два пути для мертвых – перерождение и Рой Бессонных Душ, – но мы понятия не имеем, куда заносит впавших в летаргию или болезненный коматоз, или хотя бы тех же лягушек в анабиозе. Кто-то считает, что они так и остаются тревожно витать над телом, охраняя его, и могут напасть на попытавшегося причинить вред. Кто-то верит, что их утаскивает на дно морское Одонус – и он же возвращает к жизни, если несчастные хоть ненадолго уймут его вечно рыдающих дочерей. Кто-то считает, что не бывает комы, летаргии и анабиоза без причин – это Арфемис забирает душу на промежуточный суд и он же решает, очнешься ты или нет. В последнее я точно не верю… папу не за что судить, давно не за что. С этой точки зрения остаться в коме после Кошмарных… трех дней должна была я.
– В Игапте думают, что
Невольно я улыбаюсь. Откуда дурацкое желание ее обнять? Совсем раскисла, ведь, так или иначе, она мне все еще почти никто, а я никто ей. Наверное. А может, я для нее и хуже, я…
– И я вас не трогала, – шепот врезается в мысли раскаленным молотом. – Правда-правда, я… я…
– Он знает, поверь. – Нет, от объятий я воздерживаюсь, но беру ее за руку. Внимательно смотрю в глаза, в который раз горько думаю: нет, такими-то нежными пальчиками никого не убьешь. И, что хуже, ни от кого в случае чего не отобьешься, еще и ногти срезала… – Клио, не нужно этого. Нет. Я верю тебе. – Повышаю голос. – И вам всем!
Украдкой я прислушиваюсь – но уже не к дыханию лежащего в постели папы, а к звукам сразу за двумя соседними дверьми. За одной – в кабинете – ждут, тихо переговариваясь, постоянные папины медики, которых я отослала из спальни. За другой – в малой экседре – топают, лязгают оружием и говорят куда громче целеры, которых я тоже отвадила. Что ж. Не ломятся внутрь – уже хорошо, но я уверена: они, как и я, ловят каждый звук.
Клио Трэвос пришла со мной проведать отца не просто так – они должны это уяснить. Клио Трэвос впущена в пропахшую маслами и медикаментами комнату, потому что я отвергаю любую мысль о ее вине. Несмотря на перчатку. Несмотря на все случившееся когда-то между нашими странами и роль – а точнее,
– Идем. – По глазам вижу: Клио вот-вот заревет снова. – Спасибо за поддержку.
Похоже, она представить не может – или, наоборот, представляет слишком красочно, – каково потерять родителей. Несмотря на то, что давно не живет с ними. Несмотря на то, что по ее рассказам кажется, будто восьмой… или какая она там… ребенок не был им особо нужен.