Это я тебя убила

Посмотрев сквозь пальцы, я опять натыкаюсь на взгляд Скорфуса – острый, тоскливый. Он что, смотрел на меня все это время? Или периодически поворачивался и повернулся в очередной раз? Смотрю в ответ, надеясь, что он видит не всю мою затравленность и не может нащупать глубину боли. Хотя полубогов сложно обмануть. Его неподвижный глаз полон золота. Мои, скорее всего, пусты. И может, этой пустотой я и ловлю его отчаяние, непроходимое, непривычное отчаяние, которое облекается в слова слишком просто.

«Ты убьешь ее. Ты просто ее уничтожишь. Что будет, если очередной такой припадок настигнет тебя прямо на коронации и ты от всего сердца пожелаешь ей зла?»

Я прячусь за ладонями снова. А Орфо снова, как в комнате, кладет голову мне на плечо.

– Хаби, – тихо окликает вдруг Рикус. У него непривычно мягкий тон. – Это не мое дело, но… точно не хотите короноваться вместе? Все это так трогательно, я не могу.

На него шикает Клио. Вздыхает Ардон, пожелав ему быть сожранным крокодилом. Орфо невесело смеется.

Я молчу. Я думаю о его словах.

Короноваться. Вместе.

Какая хорошая идея. А ведь многое станет проще.

Голоса смеются. Им это нравится.

7. Путь по уголькам. Орфо

На угли нужно наступать всей ногой – никаких перекатов с пятки на носок или с носка на пятку. Двигаться быстро, но не бегом. Спокойно дышать, не спуская глаз с мерцающей дорожки впереди, забывая, что между твоей кожей и огнеглазыми кусочками боли есть тонкий, но достаточный слой пепла. Есть слой пепла – и совсем нет воздуха.

«Огненный шаг» я отрабатывала еще до того, как отправилась в Подземье; когда вернулась, стало совсем не до тренировок. Зато ноги достаточно загрубели, этого я старательно добивалась, расхаживая босиком и в жестких сандалиях. Еще один способ защититься. Еще один способ доказать богам, что я достойна. Всего лишь грубые пятки, быстрота и плоский ход.

Идя вперед – под ритмичный бой устричных кастаньет, под гортанное пение двух шеренг жрецов и напряженные вздохи людей за пиршественными столами, – я стараюсь не думать так. Боюсь разозлить Арфемиса, уверена: он смотрит. Лучше не думать вообще; от жрецов, помогавших мне с предыдущими обрядами – вроде поедания горных снегов и проползания на коленях от статуи Зируса к статуе Гестет, – я слышала, что пустой разум – лучший помощник в таких делах. Но не думать я не могу, в мою голову, как вода в пустую канаву, тут же хлынут ужасы завтрашнего дня. Я начну задаваться вопросом: зачем весь этот театр? Зачем я шагаю по раскаленным углям с дурацкой корзиной на голове? Зачем я улыбаюсь чужим людям и не забываю даже о том, чтобы шаг был слегка танцующим – «я волна, волна, волна от плеч до бедер»? Зачем я не лежу, подвывая, в углу или хоть не провожу с отцом последние свои часы?

Нет. Мне это не подходит. Собьюсь, обожгусь, позорно спляшу, а этого допустить нельзя. Потому, улыбаясь, украдкой ловя шипение покоряющихся угольков, вспоминаю, что именно и в каком количестве лежит в моей корзине. Ищу одну за другой мысли, в которых могу укрыться и которые не сделают мне больно. Шаг. Шаг.

Хорошо, пусть таких больше нет. Жаль, нельзя даже посмотреть на Скорфуса, летящего надо мной. Он не может составлять мне компанию по-настоящему – сев, например, на плечо или двигаясь параллельно. Поэтому он там, в небе, достаточно высоко, чтобы не вызывать вопросов, но все равно я словно чувствую его – чувствую, и мне легче. Я улыбаюсь шире, еще чуть-чуть прибавляю шагу. Не бежать, нет. Небрежность и спешка чреваты тем, что к стопе прилипнет особенно настойчивый уголек. Так ты точно получишь ожог.

Жрецы поют – рыже-красные хитоны похожи на пламя в густой ночи. Недвижные глаза, могучие голоса, я могла бы коснуться лиц, если бы отпустила корзину и раскинула руки. А гости там, впереди, смотрят – с помесью любопытства и сочувствия. За столами собрались далеко не любители такого зрелища, как «жареная принцесса», многие страшно боятся сбить меня лишним движением; другие же не сомневаются, что я собьюсь сама. Я не была на чужих коронациях, но, насколько знаю, просто пройти по раскаленным углям и пройти по ним без повреждений – разные вещи. Когда ты закончишь, никто не будет тебя проверять; твоя главная задача – дойти.

Папа говорил, что сбился в какой-то момент с шага и настроя, не нашел ритм снова, чудом не уронил корзину – и не сплясал только потому, что не мог опозорить маму, следившую за ним из-за стола. Он дошел с гордо поднятой головой, но когда сел, все губы его были искусаны, а ноги в волдырях, заживавших потом пару месяцев. Мой бедный папа… он всегда был сильным.

И на него давила пришлость. Могу себе представить.

За мной наблюдают десятки, если не сотни глаз, но я хотела бы смотреть в одни. Хорошо, звучит слишком безнадежно, но правда – бирюзовый взгляд Эвера, которого я, как и Клио, Ардона и Рикуса, посадила с собой за один стол, поддерживает меня, пусть я не могу его различить. Лишь понимаю: вон он, там. Иди, Орфо. Иди. А если еще качнешь волосами на этой высокой ноте – будет красиво. Шаг. Шаг. Дыши.