Это их война

С тех пор каждую ночь я старалась выйти из спальни, чтобы уединиться, побыть одной. Руки Павла по-прежнему оставались надежным укрытием от внешнего мира, но почему-то каждый раз, когда он пытался сблизиться со мной, внутри меня начинался какой-то немой протест, не позволяющий зайти дальше безобидных объятий.

Он обнимал меня со спины, умоляя при этом перестать грустить, говорил слова любви, нежно шепча их над ухом, проводил рукой по волосам, а я… Я ничего не чувствовала. Во мне жила пустота. Которую невозможно было заполнить нашими прикосновениями и объятиями. Мне ничего этого не хотелось. Я, конечно, позволяла ему себя целовать. В щеки, в шею, в волосы. Куда угодно, кроме губ. Потому что губы были особенным местом, куда можно было целовать только по обоюдному желанию двоих. А желания не было. Как не было и других чувств. Ровным счетом ничего. Одна боль, которая все больше и больше прожигала во мне дыру, оставляя после себя бесконечную опустошенность.

Я сбегала от объятий мужа, чтобы раствориться в своей боли. Дать волю непрекращающимся слезам, которые на утро оставляли черные круги под глазами. Я перестала смотреться в зеркало, чтобы в очередной раз не видеть там ходячее приведением, каким стала себя считать. Я просто закрылась ото всех, выстроив перед собой холодную неприступную стену.

Павел, как это всегда было, старался ко всему подойти с пониманием. А я уже не знала, нравилось мне это или нет. С одной стороны, я была ему благодарна, а вот с другой все было с точностью до наоборот. Где-то глубоко внутри себя я понимала, что мне не хватает его эмоциональности. Любой другой давно бы устроил скандал своей женщине, но мой Паша был другим. Спокойным, рассудительным, уравновешенным. Он не позволял себе повысить на меня голос. Или поднять руку. Он всегда старался угодить мне, все больше и больше напоминая этим моего отца.

Я уходила из спальни вторую неделю подряд, а он даже не пытался остановить. Я не разделяла с ним радости его победы в тендере, а он и не требовал этого. Просто молча и с каждым разом все реже обнимал меня за плечи, утыкаясь носом в макушку моих волос. А я, закрывая глаза, честно пыталась вернуть ту прежнюю Элину, которая встречала мужа с улыбкой на губах, вот только кажется, она умерла. Умерла в тот момент, когда не стало тети. А, может быть, еще раньше…

Такую гнетущую обстановку в доме не могла не заметить Марина Андреевна, для которой любимый сын, единственный сын, всегда был идеалом: самым умным, честным, справедливым. Ей было неприятно видеть, как Павел грустит, поэтому женщина всячески пытала научить меня, как нужно вести себя с мужем, как быть хорошею женой. Я не перечила ей. Всегда слушала ее советы, но вот изменить что-то в себе не получалось. Вроде бы свыклась с мыслью, что тети больше нет. Поняла, что на этом наша жизнь не закончилась и нужно жить дальше. Но переступить через себя не могла. Какая-то гнетущая депрессия подавляла во мне все отголоски разума о том, что так нельзя, что пора бы уже прийти в себя, иначе ничем хорошим это не закончится.

Я убеждала себя, что все это временно и вскоре пройдёт. Но время шло, а ничего не менялось. Павел даже хотел было отказаться от званного ужина, устраиваемого в честь его победы в тендере, но Марина Андреевна просто настояла на том, что он необходим. Она и мне внушила, что этот вечер поможет нам не просто развеется, но и сблизиться. Поэтому, взяв на себя организацию вечера, Марина Андреевна полностью ушла в него с головой, на время оставив меня в покое.

***

Дмитрий

— Коть, посмотри на меня. Как я тебе? — вот уже битый час Ритка бегала вокруг меня, примеряя уже, наверное, десятое платье по счёту. И назойливо умоляла обратить на нее внимание. Мне же это порядком поднадоело, но я старался скрыть свою скуку, в очередной раз, кидая стандартную фразу о том, как она великолепно выглядит. Ей было важно мое мнение, а мне было наплевать на то, в чем она собирается идти на сегодняшний званный ужин, устраиваемый моим отцом в честь его победы в тендере. — Коть, я хочу понравиться твоему отцу и бабушке. Помоги же мне определиться с выбором.

Наигранно надув губки, Ритка присела на мои колени и, обвив руками шею, захлопала ресницами. Как же я ненавидел этот кукольный образ дурочки.

— Ты во всем хороша, — уходя от прямого ответа, сказал я и, положив ладонь на ее колено, стал медленно поднимать ее вверх, — но голая ты мне нравишься больше.

— Ты все шутишь, а я серьёзно очень переживаю за сегодняшний вечер. Вдруг я им не понравлюсь.

Оторвав взгляд от её оголенных ног, я посмотрел ей прямо в глаза и в голос рассмеялся:

— Ты ж это несерьёзно, да? Маргарита Викторовна, куда делась ваша завышенная самооценка? Что за сопли. Вы меня пугаете.

Ритка недовольно пихнула меня в плечо и, спрыгнув с коленей, сложила руки на груди и со всей серьёзностью выдала:

— Да, представь себе, я действительно переживаю. И тебе ли не знать, почему…