Это точно не подделка? Откровенный рассказ самого известного арт-мошенника

Как и большинство художников, Шагал не производил собственной нумерации. Вместо него, используя характерный европейский шрифт, работал гравер Шарль Сорлье.

Мне не понравилось, как получились двойки, и поэтому ни на одной из моих гравюр Шагала так никогда и не появилось цифры два. Сегодня люди постоянно пишут мне с вопросом, моих ли рук та или иная литография Шагала. Я никогда не отвечаю на такие вопросы, но вот в книге могу признаться, что если на ней есть цифра два, то, скорее всего, нет, работа не моя.

Я так много раз практиковался в подписи Шагала, что в конце концов у меня вышло очень достоверно. Тогда я только учился; к настоящему моменту я подписался его именем столько раз, что моя собственная подпись обрела некоторые его штрихи, его манеру. Подписавшись наилучшим образом, я вставлял принты в рамку и отправлял их Карлу. Он продавал их по 2500 долларов, и я зарабатывал на них по 800 долларов за штуку. Та самая выгодная сделка, на которую я понадеялся и не ошибся.

После триумфа моих Шагалов я почувствовал себя в силах обратиться к другим художникам. Я выяснил, что Норман Роквелл[14] тоже делал черно-белые литографии и что он мог бы стать отличным объектом для съемки. Он был чрезвычайно популярен, более того, он был американцем, что снимало необходимость покупать дорогостоящую бумагу во Франции.

Тогда мир искусства воротил нос от Роквелла и его примитивных кукурузных пейзажей, но я искренне восхищался его мастерством и техникой, я до сих пор считаю его великим художником. В то время ведущие аукционы Christie’s или Sotheby’s и не подумали бы предлагать под своим флагом работы Роквелла, но сейчас его картины маслом продаются за десятки миллионов долларов на эксклюзивных аукционах по всему миру. Я с полной уверенностью могу заявить, что Роквелл равнозначен Рембрандту в том, как он придавал индивидуальность каждой фигуре на своих картинах.

Уникальная человечность, мимика героев и язык тела на полотнах «Доктор и кукла» или «Свобода от нужды» сравнимы со знаменитой картиной Рембрандта «Ночной дозор».

При этом герои картин Рембрандта выглядят постановочными, в то время как на картинах Роквелла – нет.

Роквелл снискал репутацию сентиментального американского дедушки, вместе с тем я читал, что этот человек боролся с серьезной тягой к спиртному и был чрезвычайно падок на женщин, и что один из его хитрых деловых партнеров умело содержал его по колено в том и другом. Когда приходило время подписывать ограниченные издания своих работ, вместо того чтобы подписать 200 экземпляров, сотрудник подсовывал Роквеллу по меньшей мере еще одну лишнюю сотню. Опустошивший две трети бутылки бурбона Роквелл, разумеется, ничего не считал и так ничего и не заподозрил. Теперь у меня появилась правдоподобная причина, по которой в рамках якобы ограниченных тиражей всегда в свободном доступе имелись неограниченные дополнительные экземпляры.

В промежутке между циклом Шагала и циклом Роквелла я начал обретать кое-какую финансовую независимость от Карла. Я устал ездить в пустыню, часами ждать, пока мне заплатят, выслушивать ругательства по телефону. Однажды Карл позвонил мне в центр отдыха, где я как раз играл в пинбол и разговаривал с друзьями. Как обычно он орал на меня, крыл страшными словами, мыслимыми и немыслимыми. Мне стало стыдно послушно сносить подобные унижения еще и перед своими друзьями. Пришел конец и моему терпению. Я послал его, повесил трубку и еще лет десять не видел его. Я даже не стал заезжать к нему за оплатой пары ранее отправленных в пустыню литографий.

В конце концов Карл всем надоел. У него было четыре бывшие жены. Последняя из них, вынесшая, должно быть, самый ощутимый вес оскорблений и унижений наконец наелась досыта и сбежала с одним из длинноволосых поденщиков Карла. В его задачи входило таскание коробок и полировка воском его машины. Ей хватило ума забрать его подарок – кольцо с бриллиантом – и его свежевыкрашенный «Роллс-Ройс». Не думаю, что им суждено было встретиться снова.

Глава 5. Хорошо смеется тот (1972–1975)

Чем больше нового я узнавал, чем больше вырастал из масштабов Карла, тем ощутимее менялся вектор расстановки сил. Я стал лучше разбираться в живописи и чувствовать себя комфортнее, работая с более широким кругом художников и представителей современных тенденций. Сначала меня устраивали 10 %, к концу же нашего сотрудничества я получал 30 %. Карл всегда угрожал мне, повторял, что не хочет, чтобы я «развешивал картины по всему городу», но я уже начал параллельно возить свои работы в Лос-Анджелес и Беверли-Хиллз. Конечно, он догадывался, что в конце концов гусыня, несущая золотые яйца, вылетит из курятника.