Это вечное стихотворенье...

Копривштица встает перед глазами
И летними, горячими холмами,
И зимним снегом на сыром ветру,
И пеньем птиц январских поутру.

Мне в январе в Копривштице не спится.

Округлая желтеет черепица
Сквозь моросящий утренний туман.
Есть у тумана к путанице склонность,
Он — как неосторожная влюбленность,
Как отрешенность и самообман.

Я выполнил завет — прийти к поэту,

Которого давно искал по свету
И наконец-то все-таки нашел.
Я так хочу быть на него похожим
На языке и схожем, и несхожем…
Его удел был легок и тяжел.

Здесь путь его когда-то начинался,

Здесь он нежданной музе подчинялся.
Ушел отсюда и сюда пришел.
Большие сосны смотрят исподлобья.
Я посетил старинное надгробье.
Мне легче стало.
Я его нашел.

Сейчас в Москве, наверно, много снега,

А здесь гремит булыжником телега,
Лошадка маленькая — цок-цок-цок.
Как у тебя, под окнами твоими,
Где тополя как будто в белом дыме,
Что ранний ветер с веток сдуть не смог.

С горы, где я живу, весь город видно,

Мне хорошо, но все-таки обидно,
Что не могу я сразу рассказать
О том, что вижу, и о том, что снится.
Вот так, в любви не в силах объясниться,
Не может человек двух слов связать.

Копривштица выходит из тумана,

Как будто из старинного романа
Гравюра знаменитого письма,
Чернея на легчайшем белом фоне…
А воробей, присевший на балконе,
Все облетевший ветви и дома,
Как жизнь сама — пиши иль не пиши, —
Чирикает, как хочет, от души.

Старые церкви

Я вовсе не Божий угодник.
Но даже в немногих словах
Хочу рассказать я сегодня
О старых болгарских церквах.

Я к ним подходил,

   к обветшалым,
И был удивлен неспроста
Их ростом,
   приземисто-малым,
И маковками без креста.
Иная с крестом —
   но оградой,
Как надо б,
   не окружена.
И кажется с первого взгляда
Невзрачным домишком она.

У них необычная слава.

Их навзничь валили бои.
Болгарам пророки ислама
Внушали каноны свои.

Постройку церквей запрещали.

Сносили.
Расплатой стращали.
А церкви нет-нет и рождались.
Но, чтоб сохранить высоту,
Они в глубину зарывались,
В земную,
   в родимую ту.

Церквушки невидные эти,

Две трети тая под землей,
Казались пониже мечетей,
А были повыше иной.

В тиши векового предела

Я думал о святости ран,
О душах,
   что выбить из тела
Не смог никакой ятаган.

В церквушках-то вовсе не глухо

Сказались характеры те.
Я думал о стойкости духа,
О верности
   и высоте.

«Мириадами глаз глядели…»