Это застряло в памяти

Боб не обижался или делал вид. Отшучивался, косясь на Лёлю. А она всё пропускала мимо ушей. Её переполнял восторг перед великолепным зрелищем моря и сияющего неба над ним. Дни были заполнены походами целой компанией в Лягушачью бухту, где можно было нырять с небольших скал, на Карадаг, где они устроили пикник с чебуреками, вином и арбузами и ночевали под открытым небом. Однажды съездили на машинах в Новый свет и в Судак к знакомым знакомых, там пили вино на террасе над бухтой. Оттуда открывался вид на Генуэзскую крепость. В один из дней по знакомству их компанию пустили в дом Максимилиана Волошина, главную достопримечательность Коктебеля, и пожилая дама, видимо, хранительница, провела им настоящую экскурсию. У Лёли замирало сердце от восторга. Она представляла себе, что смотрит на Коктебельскую бухту глазами хозяина этого необыкновенного дома и тех знаменитых знаменитостей, которые подолгу гостили у него…

А ночи! Лёле понравилось полулежать в шезлонге под августовском ночным небом и наблюдать, как падают звёзды. Поход к дому Максимилиана Волошина напомнил ей о последних школьных годах, когда она открыла для себя (с помощью отца) поэтов Серебряного века. Непроизвольно вспоминались стихи Мандельштама, Волошина, Анны Ахматовой о Чёрном море. Лёля находилась под впечатлением от встречи с морем и древними его берегами, воспетыми побывавшими здесь поэтами. Не было у неё поэтического дара, и она не могла в стихах выразить свой восторг. Но, оставшись одна под ночным Коктебельским небом, она извлекала из памяти строки:

На каменных отрогах Пиэрии
Водили музы первый хоровод…[7]

И Коктебеля каменная грива,

Его полынь хмельна моей тоской,
Мой стих поёт в волнах его прилива,
И на скале, замкнувшей зыбь залива,
Судьбой и ветрами изваян профиль мой[8].

– Слушай, я вижу ту скалу с профилем Волошина! – окликнула Лёля мужа, он собирался уходить. – Вон там, гляди!

– Не умничай! Образованность свою показываешь? – отозвался он. – Сегодня покер или преферанс, зависит от компании. Буду поздно. Уберись в каморке, чувиха. Развела там «поэтический» беспорядок. Простирни мои носки. И не смотри на меня так. Да, я земной.

Лёле было смешно. «Поэтический» беспорядок! Он только что, к концу срока, заметил! В первый день по приезде они вывалили вещички из своих небольших чемоданов на свободную раскладушку, вещи перемешались, и каждый раз, собираясь на пляж или в поход, они искали в этой куче то плавки, то майку, то панаму, то шапочку для плавания. Лёля навела порядок, отделила свои вещи от вещей мужа, разложила стопками, подмела пол, простирнула то, что загрязнилось, и снова улеглась под открытым небом. Видно, у мужа не ладилась игра в карты, думала она, у него явно шалили нервы. Стемнело.

…Безлесны скаты гор. Зубчатый их венец
В зелёных сумерках таинственно печален.
Чьей древнею тоской мой вещий дух ужален?
Кто знает путь богов – начало и конец?..[9]

Бухты изрезали низкий берег,

Все паруса убежали в море.
А я сушила солёную косу
За версту от земли на плоском камне.
Ко мне приплывала зелёная рыба,
Ко мне прилетала белая чайка…[10]

И море, и Гомер – всё движется любовью.

И море Чёрное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью…[11] —

всплывали отдельные строки, а раньше она читала все эти стихи наизусть, они с отцом даже устраивали состязания. Отец знал больше, всегда выходил победителем.

Когда начинало клонить в сон, Лёля переходила в хатку. В шезлонге не выспишься.

Её муж вечерами уходил в писательский дом отдыха играть в карты. Сказал, что там составилась крепкая компания заядлых преферансистов. Возвращался под утро.