Это застряло в памяти

– У меня к тебе будет просьба такого рода. Я должен ответить письмом одному английскому писателю-историку, и мне понадобится точный перевод на английский язык некоторых цитат из книги моего знакомого академика Тарле, эту его книгу не переводили… Признаться, английский язык я изрядно подзабыл. Не спеши, не так срочно. Черновик своего письма я набросаю и на днях покажу, там могут быть огрехи.

После ужина они молча сидели за столом. Отец снова заговорил:

– Что касается остального, мы с мамой готовы помочь твоей тёте Пане, а Коленьке уже ничем не поможешь, увы. Его убили неповоротливая бюрократическая машина, канцелярская волокита, равнодушие начальства и безответственное отношение к своим обязанностям исполнителей. Мы сделали всё, что могли. Конечно, найдут стрелочника, уже, вероятно, нашли, но я судил бы истинных виновных своим судом. Скажите мне, положив руку на сердце, уж так ли велика вина молодого человека? Так ли тяжко его преступление? В чём состав его преступления? В том, что он легкомысленно вознамерился послужить трём прекрасным юным девам? Он не похищал дев, не заточил их в узилище. Он вернул их родителям весёлыми, физически здоровыми и невредимыми. Он вернул «карету» в целости, без единой царапины. Он подарил радость юным существам! Он совершил этот необдуманный поступок от чистого сердца, по безрассудству. Так заслужил ли он страшную казнь на костре? Это аутодафе?! Нет, нет и нет! Я говорю: истинные преступники – те, по чьей вине свершился этот неправый суд. Я бы уготовил им вот какую кару: на самой большой площади города приковал бы к позорному столбу каждого, кто имел отношение к этому делу, и на шее каждого из них повесил бы доску с начертанными на ней такими словами: «Этот субъект по лености своей и равнодушию затянул прохождение бумаг, в результате чего погиб молодой, подающий надежды человек, который мог бы принести большую пользу людям, своей стране». Второму я бы написал на доске так: «Этот не сумел или не захотел вникнуть в суть дела, проявить человечность, сострадание, в результате чего погиб молодой, талантливый человек, будущий прекрасный инженер или учёный, сын великой труженицы и геройски погибшего на войне отца». Третьему: «Этот по небрежению к своей работе и скудоумию не обеспечил безопасную дорогу для осуждённых и тем обрёк на страшную гибель в огне более тридцати человек!» Наверняка были и другие персоны, приложившие руку к данному преступлению. Им тоже полагается по позорному столбу с доской на шее и соответствующими словами, определяющими их вину. Мой приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Все они виновны и должны вечно стоять у позорных столбов с порочащими их словами в назидание потомкам. Заседание суда окончено, все свободны… думать!.. Коленька будет жить в нашей памяти. «Vita mortuorum»[18] – внезапно он осёкся, голос его дрогнул: – Коленьке светлая память.

Дарья Петровна перекрестилась, за ней Лёлина мама.

Женщины сидели, опустив головы, и думали о тех, кого ещё можно было спасти, вернуть домой, к матерям, к семьям.

– И матери восстали бы с одра смертельной болезни, и не померкнул бы для них навсегда белый свет… – Лёлин папа перевёл дыхание, помолчал, помолчал и, обращаясь к Лёле, как бы между прочим заметил: – По поводу твоего неудачного брака скажу просто: «Quod praeteriit, effluxit» – что прошло, того уж нет. И ещё: «Errare humanum est» – человеку свойственно ошибаться.

Отец Лёли тяжело поднялся из-за стола и направился к себе в кабинет. Но в дверях остановился и усталым, дрожащим от гнева голосом, произнёс:

– Колю убила кучка чиновников, безликих, бездушных, слепых и глухих. Вот и получается, что не с кого спрашивать. Нам же, простым людям, такое забывать негоже.

* * *

Ночью у Лёли поднялась температура, неделю она лежала в жару, ей давали таблетки, питьё, она почти ничего не ела, разговаривать не могла, не было сил. Следующую неделю она много спала, но сквозь сон слышала, что происходило в доме. Слышала, что приезжала Дуся, папа помогал ей составлять документы, хлопотал о месте в особой больнице санаторного типа для тёти Пани, разумеется, после того, как её выпишут из Первой Градской.

Спустя две недели Лёля стала быстро поправляться. Мама сказала, что Лёля перенесла очень тяжёлый грипп. Лёля была готова действовать. Её тяготил ещё не расторгнутый брак, а муж медлил. Процедура была краткой, Лёля настояла на разводе.

В начале мая 1962 года позвонила Дуся и сообщила, что тётя Паня дома, она в сознании, людей узнаёт, но ходить уже никогда не сможет, и речь не восстанавливается. Она сильно исхудала, у неё немного перекосилось лицо, она молчит и часто плачет. Зинуля о ней заботится. Лёля не поехала навестить тётю Паню. Увидеть тётю Паню такой было выше её сил.

1985, 2022–2023

Калинка-малинка