В конце октября Лёлиному мужу исполнялось тридцать лет. В это время он был в длительной командировке. Лёля купила ему новую польскую рубашку, но он даже не померил её, когда вернулся.
Лёля давно ему не верила и всерьёз ни его самого, ни его трёп не воспринимала. Она ждала, чем увенчаются хлопоты с Коленькиным арестом и содержанием в СИЗО.
Вновь начались хождения с письмами по инстанциям. Но всюду им повторяли: «Позвоните через неделю», «Позвоните в конце месяца», «Ожидайте письма». Барак словно замер в ожидании. Даже говорить между собой стали тише. Тёте Пане разрешили выходить из комнаты, погулять немного по коридору. Каждый раз она заглядывала в почтовый ящик на двери её «квартиры», но писем не было.
Ноябрьские праздники справлять не стали. Обычно в такие дни после демонстрации в общей кухне устраивалось застолье с выпивкой, обильной закуской песнями и плясками под гармонь.
В начале ноября Дуся отвезла по указанному адресу передачу для Коленьки – что разрешено было из продуктов и тёплое бельё. Через неделю, когда она приехала, чтобы узнать о судьбе Коленьки, ей всё вернули. Сказали, что суд был, ему присудили два года в лагере и он в данный момент на пересылке по дороге в лагерь, который находится на границе с Казахстаном… Ждите письма, звоните. Одежда не нужна, их там снабжают, так и сказали.
А как же хлопоты? Пропали даром?! Издевательство, роптали люди в бараке. Опять началась беготня с письмами в инстанции, отец Лёли не отходил от телефона, кому-то названивал. Дорофеич был мрачен, но продолжал твердить своё, больше для спокойствия тёти Пани:
– Два года не просидит, может, год. Будет крутить баранку, как тут, дома. Работник он хороший… Проявит себя с положительной стороны. Может, наши письма дойдут, вернётся. Если статью снимут, пойдёт учиться… На заочный и со статьёй, кажись, принимают… Подробной анкеты вроде как не требуют…
Декабрь был тёмный, холодный, тяжёлый для всех. Никаких вестей о судьбе Коленьки так и не поступало. «Ожидайте», «звоните», «так быстро не бывает»…
Подходил новый, 1962 год, но настроение было тягостное, совсем не праздничное. Тётя Паня таяла на глазах. Похудела и Зинуля. Она стала ласковей с матерью, часто ночами плакала. Дорофеич и Дуся всё свободное время проводили с тётей Паней, жили одной семьёй. Матвевна смирилась и притихла, даже помогала продуктами из буфета. Лёля сновала между родительским домом, Метростроевской и частными уроками. Утром и вечером забегала в барак спросить, нет ли известий. Новый год скромно отметила с родителями. Её муж посидел с полчаса и уехал к друзьям. Лёля заночевала у родителей.
В начале января попытки получить сведения о местопребывании Коленьки возобновились. В конце третьей недели, в воскресенье, в квартире на Метростроевской все были дома. Лёля отсыпалась и не спешила вылезать из постели. Боб поднялся раньше, разбуженный Дорой Михайловной, – надо было заняться бабушкой. Около одиннадцати утра Лёля слышала, как приходила Наташа и что-то в кухне говорила Доре Михайловне. У Наташи был выходной, её не ждали. Сообщила что-то важное, потому что Дина Михайловна открыла дверь и прислушивалась к разговору. Долетали слова: «Панька», «письмо», «больница», «пожар»… Как только Наташа ушла, Лёля быстро оделась и побежала в барак. В комнату тёти Пани набилось несколько её соседок, у стола сидел Дорофеич, перед ним на столе бутылка водки и стакан. Рядом с Дорофеичем – Жорик, тот самый лысый бывший зэк, его приятель. Ни тёти Пани, ни Зинули в комнате не было. Жорик встал навстречу Лёле и вывел её в коридор.
Случилось вот что: утром тётя Паня вышла в коридор и увидела в почтовом ящике белый уголок конверта. Она достала конверт, вскрыла и прочла письмо. Упала и больше в сознание не приходила. Её увезли в больницу, с ней поехала Зинуля. Дуся была на смене, но как придёт домой, Зинулю сменит. В письме с прискорбием сообщалось, что в результате несчастного случая на таком-то перегоне между пунктами… по недосмотру машиниста поезда и охраны погибло столько-то заключённых, в том числе заключённый номер такой-то Николай Фёдорович… год рождения… место рождения… Всё точно.