Это застряло в памяти

Дорофеич всё свободное время проводил у постели тёти Пани и уверенно твердил:

– Должно сработать, всё идёт как надо. Сработает обязательно, его отпустят.

Отцу Лёли отвечали: «Ждите, вам позвонят»; Дусе, Дорофеичу и тёте Пане – «Позвоните через неделю» или «Вам поступит заказное письмо».

Тётя Паня воспряла духом, стала вставать, ходила потихоньку по комнате. Каждый день её навещала врач из соседнего дома и ещё одна из поликлиники. Посчитали, что у неё был микроинфаркт, ей выписали больничный.

Для тёти Пани и её близких настали дни и недели томительного ожидания.

В сером доме в квартире у Лёлиного мужа судьба тёти Пани и Коленьки, похоже, никого не интересовала. Как обычно, за стеной в комнате Дины пели молодые голоса: тенор сменял баритона, баритон сменял тенора и наоборот: «Всегда жить в маске судьба моя!», «Я отрок был тобой пленённый…»

И, как прежде, в коридоре бушевали страсти, разгорались скандалы между сёстрами:

– Устроила тут дом свиданий под видом консерватории! Пожалела бы мамочку!

– А ты выстроила себе крепость из газет, никого никуда не пускаешь, жаба, собака на сене! И сорви свою цидулю с правилами, которую ты прицепила в коридоре! Сама первая их нарушаешь! Чистая профанация! Завела тут свой устав! Комсомольские штучки! Прямо в крови у тебя! Шизофрения какая-то!

– Я пойду и заявлю, что ты антисоветчица, газет не читаешь, советскую прессу не уважаешь! Помню, как тебе не хотелось уезжать из Вены! Ревела всю дорогу!

– У меня есть контраргумент: ты буржуазный элемент, прониклась буржуйской жизнью за границей, а здесь перекрасилась в шибко партийную, со своей наукой очки государству втираешь! Предъявить результаты своей научной работёнки можешь? Не можешь! И докажу! Что, нечего сказать? То-то же!

– Мамочка, ты это слышала?! Она хочет нашей смерти!

Хлопают двери, пахнет валерьянкой.

* * *

В октябре ещё выпадали тёплые дни, Лёля с Диной Михайловной встречались на балконе, сидели на ящиках, накинув пальтишки, курили. О тёте Пане ни слова. Ни слова и о Коленьке. Сидели и молчали. Только однажды после очередного скандала с сестрой Дина Михайловна нарушила молчание. У неё сорвалось с языка:

– И чего ради папенька притащил нас в Совдепию? Сломал жизнь и мне, и сестрице. Вам этого не понять, Лёля, вам задурили голову. Капитализм – не такая плохая штука. Мы там жили в тихих предместьях, в чистеньких домах, с садиками, с цветочками на окнах, как честные бюргеры. Нас окружала респектабельная публика. Мы гуляли с бонной в парке, играли со сверстниками в мяч, в крокет… Там нарядные няни катали детишек в колясках. В парке играли оркестры. Мы подрастали, за нами ухаживали благовоспитанные юноши, мы танцевали. Printemps[17], амур, первый поцелуй… Ах! Иногда мне это снится…

Лёля понимала, что их папенька не мог иначе, он был советским служащим. Легко обвинять во всём покойников, сами хороши. Кроме этой фразы, случайно брошенной когда-то её отцом, в тот момент её мысль дальше не простиралась. За границей Лёля не бывала и при капитализме не жила. Про капитализм, как о чуме, им твердили на лекциях, капитализм разносили в пух и прах в передачах по радио и в телеэфире, уши вяли от пропаганды. К зачётам они конспектировали работы Ленина, мало что усваивая. А в институтской курилке шутили: «Капитализм загнивает, но какой аромат, как пахнет!» Или: «Два мира, два Шапиро». Но вот что лично Лёле было не понять: почему в стране победившего социализма существует такая пропасть между тем, как живут одни и как живут другие. Что едят одни, а что другие. Какие шмотки носят одни и какие другие. Одним везде дорога и всегда пожалуйста, а другие надрываются, чтобы чего-то достичь, добиться. Например, люди в бараке, внизу. Трудятся не за страх, а за совесть, живут в трущобах, на жалких зарплатах, в унижении и при этом верят в светлое будущее… В институтской курилке говорили, что целые области и города бедствуют, голодают.

Она не стала ничего отвечать Дине Михайловне. Её слишком угнетало случившееся в семье у тёти Пани. Но в словах Дины была боль – может, в самом деле не стоило двух молоденьких девушек, рождённых и выросших за границей, тащить в наш социализм, думала она.

Между тем в их жизни с мужем наметилась перемена. Он стал часто и надолго уезжать в командировки. Возвращаясь, жаловался на усталость, хотя по нему это было незаметно. Наоборот, он выглядел посвежевшим и пополневшим, и всегда являлся в красивых обновках. Пах не бензином, а заграничным одеколоном.

– Знаешь, командировки выгодное дело! Встретил одного, у него новенькая «Волга». Мало того что он согласился мне её продать, он готов предоставить мне кредит. То есть я машину куплю у него в рассрочку. Синий «Москвич», соответственно, загоню. Как бы мне сейчас понадобился Колька, идиот! Обойдусь, у этой чувихи, пардон, чувака, своих шестёрок хватает. Проверну дельце и без Колюнчика. Как тут бабулька? Обходитесь без меня? К сожалению, скоро опять отправлюсь в командировку. Надо, надо.