Это застряло в памяти

В Питере дождь, я беру такси и еду в «Европейскую». Там знакомые метрдотели, хоть кофе попью нормальный, с коньячком, пока мы меню обсуждаем. Надо было бы Тома взять с собой, но по его виду я поняла, что сегодня он склонен к уединению. А ночью со мной такое делается, что я чуть не на крик кричу: болит, дёргает ухо. Это мой гнусный, застарелый отит, врач говорил – на нервной почве. Продуло в автобусе или морская вода затекла – какая разница. Я думаю, скорее всего, мне Диана Львовна наколдовала или Милдред сглазила – она за ужином опять мне комплименты пела. Щебетала весь вечер, хороша была до невозможности! Любовь возвышает, что и говорить. А я сижу на койке без сна и глотаю анальгин. Хочется крикнуть: «Мама!», но мама дома, а я в Питере. Мука, а не ночь. И, как нарочно, никого не подселили. В другой ситуации я бы обрадовалась, но сейчас живой человечек рядом был бы кстати. Засыпаю – снится мутная Нева, а в ней рыба плещется. Даже не просыпаясь, знаю, что рыба – к болезни, а мутная вода – к неприятностям. Наутро у меня вид, как у утопленницы, и мисс Хартман спрашивает, чем она может мне помочь. И помогает, добрая душа, у них с собой лекарства на все случаи жизни. Хорошо, Инга не подвела, появилась вовремя, приняла от меня группу, всё тип-топ. Пока туристы катаются по Питеру, я лежу, обмотанная косынкой, с компрессом на ухе, и даже к обеду не выхожу. Инга говорит, когда в обед приходит ко мне в номер, что Том тоже в осадке, до сих пор не появлялся. Дрыхну целый день, и никакой Петропавловской крепости, никакого Мюзик-холла, будь он неладен. Вместо меня вечером вкалывает Инга, умница. К ночи мне уже легче, и медсестрички, пожелав мне гуд найт, уходят довольные. Я рада, что они в восторге от Питера, говорят, что вся группа влюблена в город Петра. Роскошь! У них такого нет. Пожилые пары – баптисты, они отзываются сдержанней. Ни за что завтра не пропущу Эрмитаж! А в полночь Том, золотой, протягивает мне в приоткрытую дверь мой ужин – холодный антрекот с огурцом, и от себя – маленькую фляжку с виски, а от Кэрол – пирожное и мини-термос с кофе. Мне снится чистая Нева, а на дне – драгоценные камни. Как хорошо сон начинался и как плохо кончился – к слезам, грустно размышляю я поутру.

За завтраком все спрашивают, как я себя чувствую, рады, что я снова здорова, им меня не хватало и т. д. В Эрмитаже я развеиваюсь. От Джона держусь подальше, в его сторону не смотрю, но он сам меня находит и тихо говорит:

– Маша, простите меня, кажется, я вас напугал. Виноват, я не подумал…

Я резко наклоняюсь, чтобы поднять костыль, который выронил Дик, милый мальчик, выслушиваю его восхищённые слова о грандиозной коллекции представленных в экспозиции шедевров живописи и скульптуры и спешу к Инге – надо срочно решить оргвопросы. После обеда никуда не еду, отдыхаю перед прощальным вечером, плещусь в душе, продумываю, что бы такое на себя надеть, чтобы Джон обомлел, когда меня увидит.

Влезаю в синее платье, то самое, английское, которое по фигуре и которое мне руководительница группы подарила. И попадаю в точку – Джон сидит за дальним столиком и всё время смотрит на меня, глаз не сводит. Оркестр играет последние модные хиты, мои туристы, разогретые грузинскими винами, начинают вылезать из-за столиков, им снова хочется потанцевать, а я в ужасе – чувствую, что Джону хочется пригласить меня на танго. Я бегу на кухню попросить ещё по порции мороженого для Милдред и Дика и не сразу понимаю, кто меня хватает за руку и тащит танцевать. Это же Сашка! Сашка-трубач, мой старый знакомый, был даже больше, чем знакомый. Год назад неделю у меня дома жил, пока родители были на даче. Так удачно получилось – на глазу у меня ячмень вскочил и мне среди лета на целую неделю отгулы дали. Он тогда с женой разводился, хотел из Питера в Москву перебраться. Меня с ним девчонки познакомили, у него много подружек среди наших девчонок. Он по ресторанам играл, среди лабухов был на хорошем счету. Вот так встреча! Сашка сияет от радости, что меня встретил, он совсем не изменился, только слегка пополнел. Да и тогда он был не худенький. Он мне нравился, потому что был не жмот, весёлый, моторный – сам острит, сам смеётся, и все кругом смеются, с ним легко, не надо думать, не надо напрягаться. Будто вчера расстались – руку жмёт, болтает:

– Кисуля, как ты? Ну ты стала вообще женщина, я тебе скажу! А была цыплёнок, прости, пожалуйста! Ну Мари, я бы тебя не узнал, если бы не старая любовь! Моя московская мечта! Кисуля-красотуля, и зачем я в Питер вернулся? Думал – на минутку, а тут меня благоверная – цап! Кис, я очень рад, ужасно рад!

Спрашиваю, как у них теперь с женой.

– С той, певичкой, всё кончено. Я другую взял, то есть она меня взяла. Нору знаешь?