Это застряло в памяти

Она с немцами работает, твоя коллега. Тёплая, уютная женщина. Некрасивая, но в ней что-то есть. Постарше меня года на два, но кто считает? Деловая – куда мне до неё? Куда ни поедет – тащит старину: уникальный фарфор, бронзу, мебель – антиквариат, одним словом. Коллекционерша натуральная. Даже, по секрету тебе скажу, знаю, ты не протрепешься – с фирмой дела имеет. Талант! Мне повезло, не жалуюсь. Правда, характер… Крута! Но я с вами умею, верно? Сразу: «Мамуля, кисуля, лапуля, птичка, рыбка…»

Сашка страшно собой доволен, прямо лопается от счастья, так и хочется дать ему в рожу. Мы из ресторана вышли, стоим у дверей, покуриваем. Знаю я эту Норку, противная тётка, старая, ей под сорок или уже за сорок. А он говорит – старше на два года. Во как она заморочила ему голову! Пройдошистая, вертлявая, кривляка. Перед туристами вьётся юлой, про своих предков-аристократов заливает, а какая она аристократка? Её бы в партию не приняли – такое не скроешь. Любит обвешаться старинными драгоценностями и врёт, что фамильные. Да этих изделий в питерских комиссионках было полно, и не так дорого. Помню, в Таллине мы с ней в одном номере жили, так она чуть не пол-Таллина скупила: дачную плетёную мебель, кухню, полный комплект, – контейнер заказывала. Даже на моей кровати её коробки валялись. Все дни по магазинам носилась, а по ночам трезвонила своему мужу в Питер и никак его дома не могла застать. Застала и в таких выражениях уделала – жуть. Ой, злобная! А потом смягчилась, мол, должен встретить, купила кучу нужных вещей. Шуриком его называла. Мне и невдомёк было, что Шурик – он и есть Сашка-трубач! Повезло дураку, нечего сказать. Норка! Её все знают, какая она, даже побаиваются. Вульгарная, карьеристка, подлая интриганка, сплетница. Позавидует девчонке – как танк задавит, если под её кривые гусеницы попадёшь. Впрочем – кому что нравится. Мне даже немного жалко Сашку. Врёт он, что на седьмом небе от счастья. Мы опять с ним танцуем, я пересаживаюсь к нему за столик, добавляю коньячку, мне становится весело, на всё начхать. На Джона Рустера трижды. Опять танцуем, мы рядом с Томом и Кэрол, и я объясняю, что встретила друга детства, как это, дескать, трогательно. Сашка здорово танцует, совсем как негр, он вообще очень музыкальный.

– Слушай, кисуль, поехали ко мне. Я на тачке, тут близко. Посидим, отдохнём. У меня музон шикарный, последние хиты, ликёрчик из «Берёзки», солёный миндаль, печенье заморское в баре взял. Норки моей нет, она в Армении с группой. Потом я тебя обратно в гостиницу подброшу. Скатаем, а?

В самом деле, отчего бы не поехать? Я к Тому – мол, друг зовёт в гости, его мама давно меня не видела, хочу её обрадовать, устроить сюрприз, автобус такой-то, вон там стоит, напротив, будет ждать до десяти тридцати. Бегу к метру, расплачиваюсь за излишки (банкет оплатила заранее, как положено), пишу в книгу благодарность, бегу к шофёру, говорю – меня не будет, их приведёт Том, пожилой, длинный такой, сую ему две пачки «Уинстона», и я свободна. Прыгаю в Сашкину тачку, поехали!

Квартирка у супругов – лавка древностей. Столики, тумбочки, полочки, креслица из карельской берёзы, кровать красного дерева, люстры, бра, жирандоли, канделябры, ваз десятка три, зеркала в красивых рамах, портреты чуть не восемнадцатого века. Даже в кухне кушетка а-ля Рекамье, столик ореховый. Музей! Не повернёшься. Однокомнатная типовая квартирка битком. Сашка уже совсем весёлый, сразу хватил виски из старинного фужера, мне в серебряный кубок ликёрчика налил, расхулиганился, хихикает, меня за коленки хватает – соблазняет.

– Кисуль, видишь, это наше гнёздышко! Стены – заметила? Старинным шёлком обтянуты. Норка из Дрездена привезла. Гобелены тоже. Портреты видишь? Ох, Норка, врёт, что её предков, а на самом деле у одной бабули, дворяночки, по дешёвке купила. Та ими дорожила, даже в блокаду не сожгла, а тут острая нужда возникла, внучка от белокровия помирала, а Норка – тут как тут! Ох, она у меня ведьма! И зачем я тогда от тебя уехал, болван? Жили бы мы с тобой, кисуля-красотуля, как голубок и горлица, деток бы завели, да, кисуль?

И заводит тихую, нежную музыку, и ликёрчика мне подливает, и орешков подсыпает. Я и оглянуться не успела, как оказалась в огромной супружеской кровати стиля ампир. Барахтаемся, и он умело так с меня всё стаскивает, и мы хохочем, нам ужасно весело, совсем как год назад. Потом опять слегка по ликёрчику, печеньем закусываем, курим. Сашка дал мне накинуть кимоно своей мадам, шикарная вещь, вся пропахла французскими духами. Она, наверно, в этом кимоно вокруг него скачет, охмуряет. Он опять себе и мне ликёрчику, и болтает, болтает:

– Кофейку, лапуль, поставить? А ты пока душик прими, если хочешь, а потом можешь у меня остаться, я тебя утром к твоим турикам в лучшем виде доставлю! И чего это мне тебя отпускать не хочется? Кисуль, у нас с тобой целая ночь, ох, какая ты… Ух! Целая ночь блаженства, а? Подумай, лапа! Сейчас по кофейку, а потом…