Это застряло в памяти

Я как бы возвращаюсь к описанной картинке. Справа, чуть в стороне от нашей группы, возникает образ печального худощавого юноши с бледным, красивым лицом (это же он, Никита!), а рядом – образ хорошенькой девушки с розовым личиком и яркими глазами (весьма жеманной барышни, по мнению тёти). Ох, как я сопротивляюсь этому видению! Оставляю их и перевожу взгляд левее. Тут к Вальке пристроилась Роза Марковна, её мама, в лимонно-жёлтом сарафане, с красным цветком в чёрных как смоль волосах. (Я и не заметила, в какой момент картинка сделалась цветной.) Рядом – молодой военный с симпатичным, открытым лицом и голубыми глазами, очень похожий на Вальку. Это же её отец! Но… тут какая-то путаница! Его вообще не должно быть на фотокарточке! Ведь он погиб на фронте, а фото послевоенное…

Снова разыгралось воображение… И вот картинка оживает на глазах, наполняется солнцем. Отчётливо видна каждая веточка, каждый цветок. В зелени деревьев копошатся птицы, в траве порхают бабочки и стрекозы, кузнечики стрекочут, гудит мошкара…

Объектив ползёт вверх, изображения людей отдаляются, стираются, исчезают вовсе, и остаются прекрасный сосновый лес и голубое утреннее небо…

Меня оглушают звуки! Слышнее и слышнее гомон птиц, шелест сосновых ветвей, лай собак. Басовито лает Эрка, Валькина старая собака, ей визгливо вторит Чуйка. В посёлке откликаются их сородичи. Стук топора у сарая – хозяин дачи надумал затопить баньку. Потянуло дымком – дед ставит самовар. Старики – ранние пташки. Они пробуждаются с первыми лучами солнца и выходят на заднее крыльцо. Скатав самокрутки, долго курят (каждый свою махорку – всё дело в примесях) и слушают птичий посвист. Один певец смолкает, его трели подхватывает другой, в рощице, что ближе к болоту, – и начинается вокруг перекличка, на весь лес! Птахи заливаются на разные голоса. Дрозд выбивает дробь, кукует кукушка, над домом с писком носятся трясогузки; садятся на грядки, возятся в малиннике мелкие пичуги. Беспрерывно орёт петух, кудахчут в курятнике куры. Хозяин идёт вынимать из-под наседок тёплые яйца… За окном тяжёлые шаги – это он обходит свои владения – двадцать соток, из которых половина – огород. Хлопает калитка – его жена спешит на работу. Каждый день, кроме выходного, она с ранней электричкой уезжает в Москву, а вечером возвращается. Чуйка провожает её до калитки и потом тихо скулит. Затопотала по дому тётя Магда и выбежала в сад: ей предстоит совершить суровый утренний обряд – обливание холодной водой: закалка и гигиена – два её основных конька. Скрипит калитка – это дед отправляется с большим бидоном к молочнице. А бабушка будет ещё долго лежать в постели и шёпотом читать молитвы.

II

Просыпаясь, я смотрю в левую створку окна. Там за нашим участком растут сосны. Одна, самая высокая и отважная, как Ольга Кучаева среди нас, девочек, стоит ближе всех. Солнце ходит вокруг неё, и она радуется, улыбается ему. В ненастье лес волнуется и шумит, и она сердито машет ветками, а выглянет солнышко – успокаивается, плавно покачивает кроной из стороны в сторону и шепчет своим подругам: «Тише, не шумите, просушимся, всё хорошо…»

Я с ней часто разговариваю, когда никто не видит, конечно. Во время завтрака или обеда, например. Ем я долго… Наши уйдут из-за стола, а я сижу с вилкой в руке и смотрю на неё, смотрю. Или когда мы с сестрой Саней делаем летнее задание по математике, взрослые заняты, а Саня читает спрятанную на коленях книгу. Иногда моя сосна останавливает меня в саду. Её можно спрашивать обо всём: «Почему я такая некрасивая, тощая? И такой вырасту?» Она клонится туда-сюда, не согласна: «Глупости, глупости…» Нет, мне это вовсе не слышится, так шуршат её ветки. «Хорошо быть красивой, как Олька Кучаева, как ты…» А она в ответ молчит, задумалась. Ей ведь тоже бывает грустно, я заметила. Если у меня разлад с домашними, я иду за дом, в огород, сажусь там под кустами смородины, сижу, тихо хнычу и жалуюсь ей на жизнь, на обидчиков. Мне нравится, что у меня такая подружка и что больше ни у кого такой подружки нет. Мы что-то знаем друг о друге, о чём лучше не болтать.

Вечером, когда нас загоняют в постель, она уже спит.

* * *

Сегодня идёт дождь, и моя красавица стоит скучная, боком ко мне. Я тоже отворачиваюсь и иду умываться. День будет мерзкий, это ясно. Бабушка крутит мясорубку на кухне, дед чинит раму, возится с карандашом и линейкой, поплёвывает на пальцы и сопит. Тётя Магда с утра пристаёт и уже отметила в хрестоматии стихотворение Пушкина, половину которого мы с сестрой должны выучить за сегодняшний день. Тоска. Торчи до вечера на террасе. Непохоже, что разгуляется. Вальку к нам не пустят. Нику тоже. Может, обмотав башку клеёнкой, пришлёпает быстроногая Олька босиком по лужам и придумает, как перехитрить тётю Магду, чтобы она разрешила по-быстрому сбегать на станцию, например, ей за «Беломором» или за свежей газетой с каким-нибудь известием о футбольном матче или шахматном турнире. Тётя такие сообщения очень ждёт и ужасно заводится. Станция мне по фигу, просто не терпится вырваться на дорогу.