Эволюция архитектуры османской мечети

Этот эксперимент Ведата был подхвачен при реставрации небольшой мечети Азизие в Пинарбаши близ Кайсери, произведенной после 1903 г. и приведшей к появлению аналогичного трехпролетного крыльца, образованного широкими тюдоровскими арками; необычным для османского культового зодчества является постановка единственного минарета непосредственно над входным порталом перед барабаном, несущим скромный 6-метровый купол⁴¹.

Неовизантийский стиль⁴²

Несмотря на все попытки османских властей одновременно европеизировать Стамбул и сохранить «ориенталистский» образ центра халифата, для значительного числа европейцев столица Империи оставалась прежде всего Константинополем – не по названию, которое вполне официально использовалось до 1930 г.⁴³, а в память о византийском прошлом и представлении как о колыбели христианской культуры. Одним из векторов интернационального архитектурного историзма XIX в. стал неовизантийский стиль, особенно хорошо представленный в искусстве России, Греции, восточно- и южнославянских земель, но нашедший отражение и в зодчестве Германии, Австро-Венгрии, Англии, где или частично «пересекался» с неороманским стилем, или использовался в храмостроительном заказе греческих общин⁴⁴.

Однако характеристики, применимые к поискам корней в отечественной культуре и их архитектурному воплощению, вряд ли могут быть распространены на позднеосманский материал. Во-первых, различной была доступность источников и отношение к ним. Так, русская культура, поддавшись «обаянию Византии» и воспринимая византийское наследие как свой первоисточник, должна была изучить и переосмыслить этот источник, опираясь на результаты работы археологических миссий, и решать вопрос о степени применимости элементов византийской архитектуры к практике церковного строительства середины XIX в., прежде чем новый «стиль» получил государственное одобрение. На территории Османской империи разновременные византийские памятники оставались «на виду», причем не столько в виде археологических объектов, сколько в качестве действующих культовых сооружений, причем неважно, христианских или мусульманских. Одни здания оказались в разное время перестроены, другие – та же Св. София, – даже в качестве мечетей сохранялись практически в том же виде, в каком достались османам. Но должны ли были эти дому-сульманские памятники восприниматься османской культурой как национальные корни – на уровне не архитектурной практики, а национальной идеологии? Понятно, что и власти, и мусульманское большинство населения Империи относились к византийскому наследию с меньшим пиететом, нежели общественность России и славянских стран.

Во-вторых, неовизантийский стиль, приняв ту или иную дань уважения (от элементов декора до пространственных конструкций) европейских мастеров, только в России получил серьезную государственную поддержку, став выразителем официальной идеологии культурной преемственности по отношению к Византии. В османской архитектуре конца XIX в. европейский историзм в целом и неовизантийский стиль в частности воспринимались как оппозиция официальному заказу, ориентированному на продвижение нео-османских форм, и обзаводились «ориенталистским» или «мавританско-готическим» декором; даже греческая церковь Св. Троицы, построенная в стамбульском Бейоглу в 1880 г., «превратилась» в барочную базилику с нео готическим фасадом, двумя колокольными башнями и османским барабаном. Конфликты с Греческим королевством, панэллинская агитация среди греческих подданных Османской империи, восстания на Крите, борьба за Македонию и постоянные этнические и религиозные разногласия сделали визуализацию византийских корней, пожалуй, наименее желательным проявлением архитектурного историзма в глазах османских властей.

Немецкий фонтан, Стамбул. Вид с юга

Однако в 1898 г. Стамбул по пути в Иерусалим посетил германский кайзер Вильгельм II⁴⁵. Через два года в память об этом визите и в честь 25-летия царствования Абдул-Хамида II османской столице был подарен «Немецкий фонтан», выполненный М. Шпитта именно в неовизантийском стиле. Установленный в историческом центре города на площади Ипподром перед мечетью Султанахмед, этот странный монарший подарок, от которого нельзя было отказаться, стал прецедентом, на который могли осторожно ссылаться строители церковных зданий (в частности, монастырских построек на Принцевых островах), и фактически легализовал архитектурное напоминание о византийском прошлом, старательно «забытом» официальной доктриной османизма.