Эволюция как идея

Обще мнение, что «познаваемость мира» возможна лишь «с материалистических позиций», что «такому мировоззрению, как известно, противостоит креационизм» [Савинов, 2012, с. 34]. Однако оно, наивное, на Чтениях было заметно мало. С его позиций за 80 лет (по открытии индустриального меланизма и выявлении баланса биосферы) в эволюционизм добавлены лишь горы новых формулировок и филем-однодневок. Всё, что за это время было получено нового (например, вся экспериментальная эволюция — см. 4–08, гл. 5), либо грубо преследовалось «с материалистических позиций», либо просто не упомилось. Кое-что через полвека стало упоминаться (например, опыты Г. Х. Шапошникова), но едва ли это можно отнести к собственным успехам оных «позиций».

Более того, сами эти «позиции» (эмердженты в них отрицаются) не раз были аттестованы как смягченный креационизм, и возразить их адепты ничего не могли и не могут. А обещали познаваемость мира. Успехи же эволюционного идеализма хоть и скромны (им мало кто занят, почти без оплаты и связи друг с другом), но важны.

Сто лет назад А. Г. Гурвич, а затем и Любищев, предрекали, что в рамках генетики нет решения проблемы осуществления, и оказались правы: та генетика, что продолжала и продолжает обслуживать смягченный креационизм, не сдвинулась в ней ни на шаг. Успех в понимании осуществления, пусть и небольшой, достигнут иной генетикой, маргинальной. Саму генетику долго травили «с материалистических позиций», а признав, еще дольше травили с тех же позиций Любищева и ламаркистов (французских и советских, а затем американских), видевших в ДНК не программу развития, саму себя дописывающую, но лишь набор переключателей программы. Оказывается, что ламаркисты в этом пункте были правы: развитие есть самоорганизация, чьи параметры лишь переключает ДНК — в основном, та, что вне генов. Это больше не идеализм, и «с материалистических позиций» теперь травят те мысли (а их круг всё растет), что остались вне понимания материалистов, опыта истории не видя.

Об унаследовании идеи, а не ее материальной реализации, еще до Любищева писал Д. Н. Соболев, и его не слушали. Отказ материалистов включить это в сферу научных исследований пресек им продвижение в области понимания наследования новых свойств. Сейчас материалисты начали признавать таковое, скромно забыв, что сто лет отрицали его — не потому, что оно не наблюдалось, а потому, что именовалось идеализмом. Не зря говаривал Любищев (пусть и утрируя), что результаты получают идеалисты, а материалисты лишь ставят на них «материалистическую печать». Пример: самоорганизацию сто лет, пока одни именовали ее направленностью, витализмом, энтелехией и пр., другие ее травили «с материалистических позиций». Но С. Кауфман (см. гл. 3) объединил всё гонимое термином «самоорганизация», взятым из теории систем, и всё это вдруг оказалось кстати как триумф материализма. Об этом см. главу 5.

Здесь надо пояснить, что называл идеализмом Любищев. Если материализмов в нужном нам смысле всего два — механический (физикохимический редукционизм) и диалектический (умение найти доводы для получения заданного вывода из заданных посылок), то идеализмов высказано премного. К счастью, позиция Любищева достаточно проста: он был платоник без новых изысков. Отнеся (в письме П. Г. Светлову, 1969 г.) себя как философа к компании Альберта Эйнштейна, он заключил:

«вся эта компания имеет то общее, что все они — рационалисты, как и Кант: религия в пределах чистого разума; а глубоко религиозные люди, как наш покойный друг В. Н. Беклемишев и ты, интуитивисты. Вот этого у меня нет, и потому я совершенно бессилен в размышлениях на темы религии в духе, например, Флоренского „Столп и утверждение истины“ […]. Начал читать, ничего не понимаю» [Любищев, 2000а, с. 316].

Не понимаю и я, зато (поэтому?) довольно легко понимаю Любищева. Соглашусь с Ю. А. Шрейдером:

«Любищев первый обратил внимание на то, что материалистический образ мышления неоправданно сужает философское понятие причинности, редуцируя его исключительно к действующей причине» [Любищев, 2000, с. 10].