Эволюция татарского романа

Также в романе бросаются в глаза способы повествования, характерные для татарской прозы начала ХХ в. Анафорические повторы, эпифоры, в некоторой степени прерывая повествование, способствуют восприятию изобразительного, эмоционального мышления лирического героя: «Все мальчишки словно застыли: кто-то с поднятой подушкой, кто-то упавши, кто-то еще в какой-то позе» (С. 234); «В то время некоторые подхалимы у братьев Халима взяли по пуду ржаной муки. Некоторые по полфунта, по фунту взяли чаю “в подарок”» (С. 363); «Весь более-менее нормальный сельский люд стал ходить, словно на свадьбу, то к Фахрулла-мулле, в дом Халима, угощались пирогами, пивом, медом: день и ночь и тут, и там не остывал самовар, не угасал огонь под казанами, день и ночь только и делали, что ели» (С. 363).

Также в романе часто встречаются близкие к народным формам стихотворные строки с прозаическим повествованием: «Оказавшегося напротив Халима, опытного спорщика, он решил запутать разными ложными маневрами, а в конце посмеяться над ним. Один, желая помочь другу, хотел задеть Халима, сбить его с толку» (С. 334).

В повествовании писателя также встречается довольно много традиционных описаний, риторических обращений: «Халим устал, он почти кончился, ему надоело, он впал в уныние» (С. 384); «Он не видел в жизни ничего, кроме горя, тягот, безобразия» (С. 406); «Фахри-бабай гостей принял приветливо:

Поздоровавшись с ними, он сказал:

– Дети мои! Распрягите коней! Невестки, поставьте самовары, сварите суп! Сынок, поди, позови махдума и хазрета. Добро пожаловать, гости дорогие!» (С. 320).

Как и в других романах, Г. Исхаки в этом вызывает интерес живым разговорным языком. Скажем, он умеет различать тонкие смысловые оттенки, свойственные только однозначным отдельным словам и устойчивым сочетаниям. В качестве изобразительных средств писатель умело использует синонимы. Например: «Как войско, захватившее большой город, и стар, и млад стали радоваться, прыгать, кричать и орать. Радости хватило ненадолго. Возник шум по поводу того, как поделить чтение трех хэтэмов. Хальфы, пользуясь положением, хотели сами его прочитать, но другие не согласились. Началась ссора, было много шума» (С. 266); «Одна некрасивая мысль родила десять таких, которые застили все. Он не видел в жизни ничего, кроме горя, тягот, безобразия» (С. 406); «Он хоть и не перестал учиться с самоотверженностью, какой обладают только взрослые шакирды, не обращая внимания на еду, хоть бедность не смогла его сломить, но голод не прошел бесследно: он быстро сильно похудел, утомился. Из-за вынужденных продаж, его одежда истрепалась, сильно поизносилась» (С. 353). Как видно из отрывков, из-за того, что значение мысли, которую он хотел выразить, передано эмоционально окрашенными однозначными словами, переживания персонажей, события описываются разносторонне, поэтому мысль усиливается.

В романе также часто встречаются популярные в живой речи и устном народном творчестве готовые образные тропы и особенно традиционные метафоры. «В медресе происходит нечто: готовится большое мероприятие, весь мир бурлит, глаза, лица шакирдов смеются» (С. 238); «Все медресе начало смеяться» (С. 240); «Самое большое медресе Казани встретило Халима холодно» (С. 345); «Тонкими, словно детский плач, голосами кубызы заиграли старинные мелодии» (С. 242).

Использованные в произведении эпитеты достойны особого внимания. Писатель при помощи качественных эпитетов, словно художник, создает живой облик событий: «Он погружался в мир красивых цветов, лесов, озер, рек, птиц, бабочек. Там он обнимал, целовал девушек. Со свойственной ей тоскливой грустью, мелодия, не оставляя их в этом состоянии, забрав из красивого, светлого, широкого мира, погрузила их в узкое, тоскливое, тусклое море башкирской жизни» (С. 243); «Желание возлежать на красивом поле, у окаймленного зеленью озера, чем плестись, едва волоча ноги за лошадью, вцепившись в соху, казалось для него самым большим счастьем» (С. 306).