Читаем Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара полностью

Гегель утверждал, что христианство постепенно готовится к условиям, благоприятным для его же гибели, и триумф христианства возвестит об окончании его господства. Возможно, мы уже дошли до этой точки, как замечает Жирар в начале своего труда. И этот неортодоксальный христианин, увлеченный темой насилия больше, чем темой любви, – разве он не приложил руку к этому краху надежд, разве он, вопреки своим же устремлениям, не принадлежит к числу тех ниспровергателей мифов, которые заново перевели на язык разума мистерии Страстей и Крестных Страданий?337

* * *

Когда долгая жизнь Жирара близилась к закату, Сандор Гудхарт задал ему занимавший многих вопрос: «Что вы ответите тем, кто утверждает, что вы оказываете предпочтение грекам, евреям, христианам, различным народам с западным культурным наследием, а не другим этническим группам?» Что, если выводы Жирара в действительности верны только для истории и культуры Запада? Жирар мог бы преспокойно ответить, что в «Насилии и священном» рассмотрены племена из Африки и Индонезии, Полинезии и Бразилии, а в «Козле отпущения» есть целая глава о Теотиуакане. Но он пошел другим путем: прочел в Национальной библиотеке Франции цикл лекций о ведической традиции, который позднее стал небольшой – примерно на сотню страниц – книгой «Жертвоприношение»338. Отвечая же на вопрос Гудхарта в интервью в формате «вопрос – ответ» (которое стало одним из его последних), Жирар дал краткую характеристику индуизму339. Изучать Веды непросто, это был бы заковыристый предмет, вероятно, даже для многих образованных индуистов. И все же эта книга до какой-то степени стала ответом критикам, утверждавшим, что у Жирара слишком узкий контекст; впрочем, это обвинение с самого начала было не самым убедительным – достаточно вспомнить широкий спектр примеров в «Насилии и священном».

Часто замечаешь, что, если сравнивать с риторически громкими заявлениями в его книгах, в интервью Жирар высказывается мягче и с оговорками. В беседе с Гудхартом Жирар неожиданно изменил свою позицию, причем почитатель Вед Роберто Калассо устроил бы ему овацию. Отвечая на вопрос о том, что он якобы «оказывает предпочтение» иудео-христианской традиции, Жирар заявил, что его неверно поняли и он не хотел бы оказывать Библии абсолютное предпочтение.

В священных текстах Индии о жертвоприношении сказано то же самое, что говорит Жирар: «Они сообщают вам о жертве как решении проблемы насилия. Они сообщают вам обо всем». Те же паттерны стирания социальных различий, миметического кризиса и даже линчевания Жирар обнаружил, например, в истории о Пуруше из Ригведы: того убивают, расчленяют, а в итоге обожествляют.

Индия подошла к истине близко, но недостаточно. Индийские древние тексты не вышли за пределы концепции жертвоприношения и его характерной мистики. В этих текстах механизмы козла отпущения «остаются недешифрованными и неотделимыми от жертвенной иллюзии»340. Тем не менее в Упанишадах есть «пафос, направленный против жертвоприношения: там жертвоприношение расценивается как убийство и отвергается» – в смысле отвергается до того, как индуизм вернулся к более архаическим представлениям о жертвоприношении. В некоторых Упанишадах, отметил Жирар, «от слова „жертвоприношение“ не отказываются, но говорят, что жертвоприношение должно быть чисто внутренним».

Буддизм, расцветший из индуистских корней, тоже не дошел до истины, как и ислам. Буддизм выступает против жертвоприношения. «В то же время приходится признать, что на территории своего господства буддизм не уничтожил более ранние формы жертвоприношения в той мере, в какой уничтожило их христианство. Не сделал этого и ислам. Ислам остается совместимым с определенными формами жертвоприношения животных, они признаются»341. В иудаизме жертвоприношения прекратились после того, как римляне разрушили Иерусалим (перебив, как утверждает Иосиф Флавий, более миллиона евреев) и заодно Второй Храм. Разрушение Храма знаменовало конец традиционной еврейской культуры и ритуалов: многие обряды могли совершаться только в Иерусалимском Храме. Можно было бы утверждать, что это не столько отказ от жертвоприношения, сколько вынужденная адаптация к новым условиям.

В своей книге «Жертвоприношение» Жирар, очевидно, лишь бродит по мелководью очень глубокого океана, и признает это сам, добавляя, что требуются дальнейшие исследования. Упанишады писались и собирались воедино на протяжении долгого периода – примерно с 1200 года до н.э. до 500 года н.э., и вряд ли можно обобщенно утверждать, как это делает Жирар, что они написаны «во времена великих еврейских пророков»342, не уточняя, какие конкретно тексты мы рассматриваем. Вдобавок Жирар признает, что работает не с первоисточниками на санскрите, а с работой «Доктрина жертвоприношения в брахманах» Сильвена Леви (1863–1935), чьей памяти посвящена книга Жирара. Когда в будущем его тексты переведут на языки Азии, это привлечет новую аудиторию и, будем надеяться, станет стимулом для новых исследований343.

Перейти на страницу:

Все книги серии Интеллектуальная история

Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века
Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века

Книга профессора Гарвардского университета Роберта Дарнтона «Поэзия и полиция» сочетает в себе приемы детективного расследования, исторического изыскания и теоретической рефлексии. Ее сюжет связан с вторичным распутыванием обстоятельств одного дела, однажды уже раскрытого парижской полицией. Речь идет о распространении весной 1749 года крамольных стихов, направленных против королевского двора и лично Людовика XV. Пытаясь выйти на автора, полиция отправила в Бастилию четырнадцать представителей образованного сословия – студентов, молодых священников и адвокатов. Реконструируя культурный контекст, стоящий за этими стихами, Роберт Дарнтон описывает злободневную, низовую и придворную, поэзию в качестве важного политического медиа, во многом определявшего то, что впоследствии станет называться «общественным мнением». Пытаясь – вслед за французскими сыщиками XVIII века – распутать цепочку распространения такого рода стихов, американский историк вскрывает роль устных коммуникаций и социальных сетей в эпоху, когда Старый режим уже изживал себя, а Интернет еще не был изобретен.

Роберт Дарнтон

Документальная литература
Под сводами Дворца правосудия. Семь юридических коллизий во Франции XVI века
Под сводами Дворца правосудия. Семь юридических коллизий во Франции XVI века

Французские адвокаты, судьи и университетские магистры оказались участниками семи рассматриваемых в книге конфликтов. Помимо восстановления их исторических и биографических обстоятельств на основе архивных источников, эти конфликты рассмотрены и как юридические коллизии, то есть как противоречия между компетенциями различных органов власти или между разными правовыми актами, регулирующими смежные отношения, и как казусы — запутанные случаи, требующие применения микроисторических методов исследования. Избранный ракурс позволяет взглянуть изнутри на важные исторические процессы: формирование абсолютистской идеологии, стремление унифицировать французское право, функционирование королевского правосудия и проведение судебно-административных реформ, распространение реформационных идей и вызванные этим религиозные войны, укрепление института продажи королевских должностей. Большое внимание уделено проблемам истории повседневности и истории семьи. Но главными остаются базовые вопросы обновленной социальной истории: социальные иерархии и социальная мобильность, степени свободы индивида и группы в определении своей судьбы, представления о том, как было устроено французское общество XVI века.

Павел Юрьевич Уваров

Юриспруденция / Образование и наука

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное