Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара

Эти американцы как бы скроены по той же колодке «обвинителя», что и люди со скабрезными ухмылками, толпившиеся вокруг униженных tondues в освобожденной Франции: похоже, у правосудия толпы имеется особое, неизменное выражение лица. Даже спустя десятки лет презумпция виновности остается в силе: когда я, беседуя по отдельности с двумя французскими исследовательницами, заговорила об этих внесудебных карах для женщин, обе собеседницы отвергли мои выводы. «Но они действительно были виновны!» – сказала одна из них, удивленно подняв брови, когда я предположила, что с ними обошлись несправедливо; другая моя собеседница холодно процедила: «Дело в том, что надо же иметь какие-то принципы».

Очевидно, эта история далека от завершения. В прошлом веке загадочную роль отрицания и самообеления в случае убийств расширили до невиданных прежде пределов. Историки изумленно подмечают, что при нескольких печально известных режимах скрупулезно вели отчетность, причем в головах функционеров не укладывался истинный смысл их деяний: на Лубянке следователи вели детальные протоколы допросов; администраторы нацистских концлагерей прилежно и дотошно регистрировали новоприбывших узников и составляли описи конфискованного у них имущества. Жирар писал, что сейчас механизм козла отпущения приходит в негодность. Все так, но этот механизм все еще гнездится в человеческих душах. Когда у их дверей в Новом Свете стучатся журналисты, соучастники колоссальных злодеяний не сознают, что поступали нехорошо; бывшие надзирательницы нацистских лагерей теперь сделались приятными во всех отношениях домохозяйками и живут под другими именами107.

Точно так же развитие технологий привело к тому, что возможности сколачивать толпы, чтобы устроить самосуд, расширились в геометрической прогрессии. Разумеется, никто никогда даже не подозревает, что присоединяется к разъяренной толпе: он, мол, борется за то, чтобы все решилось по справедливости, хочет постоять за себя, прогнать взашей все это отребье, защищает свою семью или свой город. «Это всегда подражательное поведение, – сказал мне Жирар. – Так формируются толпы. Всякий раз, когда добавляешь еще одного человека, процесс единения толпы ускоряется, она становится все сильнее и все притягательнее». В том, что линчеватели довольны своим судом Линча и не считают нужным оправдываться, Жирар, разумеется, прав.

Возможно, стародавние истории «утаивались» просто потому, что в тех обществах не было типографий, газет, телефонов, фотоаппаратов, интернета, а вот нынешние технологии – все эти твиты, посты в инстаграме и эсэмэски – трезвонят обо всем на весь мир, не утаивают ничего. Сегодня наши линчевания ad hoc надевают сверхсовременные высокотехнологические личины. Поэтому травля за какую-нибудь запись в твиттере или оброненную фразу оборачивается для ее жертв испорченными репутациями, потерей работы, банкротствами и насильственными преступлениями108 – перед нами своего рода символическое линчевание, оставляющее на совести не столь тяжкий груз, как физическое. В разговоре со мной Угурлян заклеймил нашу эпоху: «Люди склонны без зазрения совести линчевать других – морально, символически, физически». Многие научно-технические перемены произошли при жизни Жирара и теперь все более ускоряются, а XXI век идет своим путем. Мы живем в эпоху, где все сохраняется в акашической лавине картинок, аудиозаписей и текстов, которые показывают по телевизору, распространяют через интернет и транслируют вживую, и эта лавина поступает к нам двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Удалять из интернета что бы то ни было – новое табу. Когда все публично, разве существует то, что стоит скрывать? Какой смысл чего бы то ни было стыдиться? Для «поколения гугла» стыд – такой же антиквариат, как пятидюймовые дискеты. Парадоксально, но факт – хотя и идущий вразрез с тем, что в соцсетях мы, к удовольствию глобального интернет-сообщества, ритуально порицаем друг друга.

Возможно, когда Жирар описывал природу подобного насилия, наступил этап, когда утаить это насилие стало уже невозможно и подход виновников уже ничего не меняет? Или насилие найдет новые, остроумные способы маскировки?

* * *

Посиживая в парижских кафе, французский коллега Жирара шел параллельным курсом, видел те же картины коллективного насилия, брал во многом те же «кирпичики», но здание из них выстроил совершенно другое. В 1960 году Сартр написал второй из своих масштабных философских трактатов – «Критику диалектического разума», смешав марксизм и экзистенциализм в убийственном коктейле.