Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара

Как минимум один критик нашел в этой фразе примету двуличия, ведь «Ложь романтизма и правда романа» (1961) написана, очевидно, под христианской звездой и за много лет до «Насилия и священного» демонстрирует, что в позиции его автора не было ни толики «враждебного»111. Однако же, внимательнее рассмотрев жизнь Жирара, видишь, что последовательность его размышлений не совпадала с последовательностью его публикаций. Его интервью наводит на предположение, что что-то навеяло ему мысли о священном, жертвоприношении и козлах отпущения; навеяло за много лет, как об этих мыслях узнал кто бы то ни было; возможно, тогда он осознал, какие силы действуют в его внутреннем мире. (Можно даже подметить, как именно в начале своей научной карьеры Жирар описал изгнание Свана из салона Вердюренов в прустовском «В сторону Свана» и провел параллель между поведением завсегдатаев салона, с одной стороны, и деятельностью инквизиции и «охотой на ведьм», с другой»112).

Когда относительно недавно, в 2007 году, Жирара спросили, можно ли считать спонтанные линчевания на Юге образчиками архаического жертвоприношения, он дал пространный ответ, вновь сославшись на Фолкнера: «Разумеется, да. Чтобы докопаться до правды об этом, нужно обратиться к Фолкнеру – к прозаику. Многие полагают, что Юг – воплощение христианства. Я бы сказал, что на уровне духа Юг – пожалуй, наименее христианская часть США, хотя на уровне ритуала – наиболее христианская… есть много способов предать религию. В случае Юга это совершенно очевидно, потому что там налицо настоящее возвращение к самым архаическим формам религии. Эти линчевания следует полагать своего рода архаическим религиозным актом»113.

Возможно, то же самое инстинктивно почувствовала Фланнери О’Коннор, когда написала: «Думаю, можно смело сказать: Юг едва ли ставит Христа во главу угла, но определенно не может выкинуть его из головы»114. Она родилась и выросла в Джорджии, впитав местные обычаи с молоком матери; а вот Жирар, уроженец Франции, чувствовал себя на американском Юге, наверное, не более естественно, чем, допустим, среди анимистов народа амунг в Индонезии.

«Искусство романа – это антропология». Выдающийся чешский писатель Милан Кундера, с горячим энтузиазмом воспринявший работы Жирара, согласился с этим его тезисом; а Жирар, беседуя с ним в радиоэфире, развил мысль Кундеры о том, как мы распознаем линчевание, и подчеркнул значение текстов, в особенности романов. Через тысячу лет, сказал он, историки (по крайней мере если будут рассуждать наподобие своих нынешних коллег) сочтут авторитетными архивные источники, а не отражение событий в литературе. «Если сохранится какой-нибудь роман Фолкнера, где рассказана правда, которой нет в архивах, та правда, которая является таковой в романах Фолкнера, в нее никто не поверит, – сказал Жирар. – Очевидно, все они рассудят неверно. Им будет недоставать самого существенного – схемы общественного устройства, схемы психологии на уровне повседневной жизни, того, что в те времена предопределяло облик страны. Тогда-то мы и сможем привести абсолютно конкретные доказательства того, что роман – правда, а все остальное – ложь»115.

В поисках истины Жирар проводит раскопки слоев, лежащих под текстом, – а специалисты по общественным наукам смотрят на такой метод скептически. В исследуемых им произведениях обнажаются паттерны, на первый взгляд незаметные, совсем как на снимках фотографа в «Фотоувеличении» (1966) Антониони, когда проявленные кадры изобличают, что произошло убийство. Главный вопрос, как всегда, таков: «Видим ли мы под таким углом то, чего не видели прежде?» Возьмем удостоенный Пулитцеровской премии бестселлер «Унесенные ветром» (1936), где Маргарет Митчелл, сама того не желая, воспела тот Юг, который мог бы когда-нибудь существовать в альтернативной вселенной. Ее истории о XIX веке, почерпнутые из воспоминаний старожилов из ее родной Джорджии, рисуют мир, где «черные парни» – это преданные, покорные домочадцы второго сорта в доброжелательных белых семействах, а «полевые работники» – инертные бедные родственники. Белые женщины непорочны, черных женщин не берут силой, рабов не бьют и не пытают, а послевоенный Ку-клукс-клан – сила на службе правосудия. Остается лишь гадать, как спустя пару тысячелетий в мире, описанном Жираром в беседе с Кундерой, ученые, корпя над материалами американских архивов, попытаются примирить версию Митчелл с романами Фолкнера.

* * *

Во время довольно-таки продолжительной личной беседы в Париже Угурлян несколько раз упомянул о своем космополитическом происхождении. «Я никогда не смог бы быть расистом или фанатиком, – сказал он. – Наследственность у меня многоплановая: Южная Америка, Кавказ». Экзотично даже для Парижа – города, где нет недостатка в колоритных родословных. Угурлян родился в Бейруте, десяти лет приехал во Францию. Его мать была родом из Боготы, отец – беженец. Потому-то Угурлян говорит на шести языках, в том числе на испанском, английском, французском, арабском и армянском.