Еврейские судьбы: Двенадцать портретов на фоне еврейской иммиграции во Фрайбург

Страха во время бомбёжек не было, но жутко было от того, что восьмиэтажный дом ходил ходуном, словно игрушечный. А бомбоубежища как раз избегали – боялись, потому что могло засыпать, и потом уже не откопать.

Левин папа был во время бомбёжки ранен, а мама была на окопах: всех женщин отправляли на их рытье. Немцы же в копающих периодически и прицельно стреляли.

Уже в августе 41-го года 13-летний Лёва Пескин впервые увидел смерть от голода – в магазине умер человек: просто упал и всё. Ну, а потом, когда замкнулось кольцо блокады (это было, кажется, 8-го сентября) этим удивить уже было нельзя.

Зимой 1942 года было в доме собрание: предупредили, чтобы детей маленьких одних не отпускали, потому что появились охотники за детьми, убивавшие и съедавшие детей. На улицах иногда и впрямь попадались замёрзшие трупы взрослых, у которых был вырезан кусочек мягкой плоти. И никому до этого дела не было.

Света в квартирах не было. Освещение – при помощи коптилки: в блюдечко наливали машинное масло и зажигали.

Водопровод не работал. Воду брали из люков, опуская туда ведро на верёвке.

В квартирах было ужасно холодно. Отец где-то раздобыл буржуйку, металлическую печку, которую топили всем, что только можно было найти или украсть. Книги жалели жечь, газеты – пожалуйста, а на книги рука не поднималась.

Одолевали и крысы. Бывало, когда ложились спать, укрывались с головой, но они бегали прямо по телу, громадные, как кошки. Сбросишь одну, а они опять лезут.

В августе или в конце июля сгорели Бадаевские склады, где хранилось продовольствие для Ленинграда, в том числе сахар. Неделю пожар этот не могли потушить. Потом люди стали ходить туда и собирать землю: её промывали, и вода становилась сладкой.

Лев Пескин (1956) / Lev Peskin (1956)

В самое голодное время иждивенцы и дети получали по 125 грамм ужасного хлеба из жмыха, а больше ничего не было. От такого питания дети, да и взрослые страдали от страшного голодного запора. В блокаду от него умерло очень много людей.

Хорошо, что мама вспомнила средство – мыло в задний проход.

Под Новый, 1942-ой, год три дня вообще ничего не давали: говорили, что электричества не было и на хлебозаводе. Потом дали задним числом «пряники» из жмыха.

Но лишний раз выходить сил не было, так что люди чаще всего и больше всего лежали. Да и что может в таком состоянии интересовать? Только еда! Да еще немного – совсем немного! – чтение. А кино, например, не интересовало.

Общение, даже с соседями, постепенно сошло на нет. Выйдешь на лестницу и узнаешь, что кто-то еще умер…

Эвакуация

В феврале 1942 года мамин брат привёз документы, позволившие Пескиным эвакуироваться. И Пескины уехали: пешком, в 34 градуса мороза, шли до Финляндского вокзала, потом поездом до Ладожского озера, а там пересадка на автобусы, и уже на них – по «Дороге жизни», которую немцы изредка, но обстреливали. На другом берегу Ладоги – снова в поезд, точнее, в теплушки с полками и буржуйками.

Приблизительно через два месяца они приехали в Алма-Ату. Там был распределительный пункт, и оттуда Пескиных послали в Восточный Казахстан, в район Усть-Каменогорска. Эвакуированных там тогда ещё почти не было, жили, в основном, депортированные немцы Поволжья.

Пескины прожили здесь полтора года в селе под Усть-Каменогорском. Брата призвали в армию, а Лёва работал пастухом. А потом им прислал вызов другой мамин брат, и Пескины переехали в Челябинск – с остановкой в Новосибирске, где им выдали пропуск, без которого в Челябинске жить было нельзя.

Там был тракторный завод, ЧТЗ, в войну выпускавший танки. На нем Лев Пескин проработал до 1946 года слесарем. Другие рабочие, не стесняясь такого же, как они, работягу, говорили про то, что все евреи сбежали с фронта на Урал, но что и на Урале они – главные вредители. Как сокращать – так евреев, но Лёву, простого слесаря, не тронули: а был бы мастером – уволили бы и выгнали.

Самое страшное впечатление произвёл на Пескиных Новосибирск с его гигантским вокзалом. Шла очередная депортация, и весь вокзал был забит человеческими массами. Таких же доходяг встретили они и в Челябинске.

Два раза в месяц по заводу объявлялся выходной день: весь завод тогда не работал.

Эмиграция

В 1946 году Лев с родителями вернулись в Ленинград. Старший брат служил в армии, и Пескиным как семье военнослужащего вернули квартиру. Довоенный отличник, Лёва продолжил учебу: закончил экстерном и заочно 10 классов. Одновременно работал на Кировском заводе слесарем и поступил на вечернее отделение Военно-механического института. Кончив институт в 1959 году, он сразу же перешел на том же Кировском заводе на инженерную должность. Со временем, прошагав по карьерной лестнице, дослужился до начальника технологического отдела – с этой высокой должности в 1995 году и уходил на пенсию.

Часть времени между пенсией и эмиграцией – около пяти лет – он проработал заседателем в районном суде.