Еврейские судьбы: Двенадцать портретов на фоне еврейской иммиграции во Фрайбург

Und sie begann zu unterrichten, zumal sie das Pädagogische Institut (Fakultät für Geschichte) und das Institut für die Fort– und Weiterbildung von Lehrkräften absolviert hatte. Allerdings war die Vergütung so gering, dass sie neue Berufe lernen und nebenbei verdienen musste: Führungen machen, im Auftrag der Gesellschaft «Znanije» («Wissen») Vorlesungen halten. Während ihrer Tätigkeit als Touristenführerin machte sie nie zwei gleiche Führungen. 1989 begann sie bei der Gosstrach (Staatsversicherungsamt) zu arbeiten.

«Yid Schnauze!»

Eines Abends kam auf Nelli Jewgenjewna, der Russin dem Pass nach, in der Majakowski Straße ein ungefähr dreißigjähriger starker Bursche mit kurzem Haar zu, presste sie an die Wand und zischte, wobei ihm Alkoholgeruch und Hass vorangingen: «Raus, du, yid Schnauze, du, jüdische Fresse! Sowieso werden wir euch alle aus der Mitte herausbeißen».

Halbblut, Mischling, jüdische Fresse!

Nelli Jewgenjewna Pozner kam nach Hause, verschnaufte sich, fand die von der Synagoge ausgestellte Geburtsurkunde ihres Vaters – und ging schon am nächsten Tag ins deutsche Konsulat.

Im Antrag (man schrieb das Jahr 1995) gab sie das Bundesland Baden-Württemberg an – nur weil ein guter Bekannter von ihr auch dorthin auswandern wollte. Der Bekannte erhielt keine Genehmigung, aber sie schon, wenn auch nach etwas längerer Wartezeit – nur im Jahr 2000. So landete sie in Freiburg.

Sie kam hierher nicht alleine, sondern mit ihrem Ehemann Heino, einem Esten von der Nationalität. Damals schlossen viele Menschen Scheinehen mit Juden und Jüdinnen, um auszuwandern. Als der Konsul allerdings im Album mit ihren Fotos aus Estland blätterte und auf sie beide guckte, freute er sich nur für sie: In ihrem hohen Alter fanden die Menschen einander.

Der Israelitischen Gemeinde dürfte Nelli Pozner – die «Halbblut» und die «Yid Schnauze!» – nicht beitreten.

ЭМИЛЬ ЯКОВЛЕВИЧ ЭТЛИС: ШРАМ ОТ ГЕТТО И СНЫ О ХЛЕБЕ (БУХАРЕСТ – КОСТЮЖЕНЫ – ГЕТТО В РЫБНИЦЕ – ЛЬВОВ – КИШИНЕВ – ФРАЙБУРГ)

Румынское детство и еврейское гетто

Эмиль Этлис родился в 1936 году в Бухаресте. Граждане Румынии, он с мамой до начала войны говорили только по-румынски.

Мама, Бася Шмулевна Этлис, родилась в 1901 году в Молдавии, в Бендерах, где ее отец, а его дед, был виноделом. Окoнчив там гимназию, Бася поступила в Бухарестский медицинский университет, на фармакологический факультет, и после его окончания всю жизнь проработала в аптеках.

Эмиль, единственный сын, никогда не видел своего отца, разве что на фотографии. Мать о нем никогда и ничего не рассказывала, а он не расспрашивал. Вернее, пробовал, но мама тут же замыкалась и ни на какие рассказы и разговоры не шла.

В 1940 году, когда Молдавия снова стала российской, то есть советской, многие евреи туда переехали. Так и Эмиль с матерью оказались в Кишиневе, где мама работала в аптеке в Костюженах, на окраине города: там был целый больничный городок…

Эмиль и не заметил, как и когда румынский язык в мозгу как-то самоотключился, – и он и мама как-то резко перешли на русский. 22 июня началась война, от границы до Кишинева близко, больница на отшибе – короче, когда мама с сыном собрали чемодан и корзинку с едой и решили бежать, было уже поздно. В поезд они пролезли, но далеко не уехали. Немцы перерезали дорогу и остановили поезд: всех вывели, построили и разбили на какие-то группы. Одну группу тут же, у всех на глазах, расстреляли: селекция? евреи? Никто так и не понял, обезумев от страха!

В поезде остались и чемодан, и корзина, и документы. Куда-то их долго вели, куда-то подвозили, но в конце концов колонна пришла на север Молдавии, в город Рыбницу. Там собрали уже много евреев и организовали гетто. Большинство – женщины и дети, мужчин почти не было, а если и были – то старики или калеки.

Эмиль Этлис (1946) / Emil Etlis (1946)

Окна в бараке были почему-то очень высоко (или это так казалось мальчишке 4,5 лет?). Стены обмазаны глиной, можно ее хоть ногтем царапать. Спал Эмиль вместе с мамой на одной кушетке. Днем взрослых куда-то увозили, на какие-то работы – маму, естественно, тоже. А дети оставались в бараке, без еды и присмотра. Однажды мальчишки уселись вдоль пыльной дороги и даже не заметили, как к ним подбежал какой-то солдат с палкой и давай всех ею дубасить. Когда мама вечером вернулась, то сама чуть в обморок не упала, но как медик поставила окровавленному сыну диагноз: сотрясение мозга. Лекарств нет, ничего нет, она как-то промыла рану и перевязала голову платком. Зажило, но шрам на макушке остался. И уже после войны один психиатр предупредил: могут быть трудности со сном, с давлением, с памятью.

Солдат тот был скорее всего немецкий. Румынские хоть и мародерствовали, и обижали, но все же были погуманнее: бить так не стали бы.