«Еврейское слово»: колонки

50 лет назад открыл дверь в комнату Ленгорсуда, где шел политический процесс над приятелем, и в ту же секунду был выгнан вон. Сегодня на суд над Ходорковским – Лебедевым свободный вход. Я был на первом, Басманном, процессе, сейчас сходил на Хамовнический. Можно даже перекинуться двумя-тремя фразами. В Басманном Ходорковский произвел на меня сильное впечатление: не только тем, как держался, а и тем, что словно бы принадлежал к незнакомой мне прежде породе людей. Казалось, все, что он делал и как выглядел, питалось изнутри энергией, часть которой довольно наглядно излучалась вовне сама собой, когда он ничего не делал, просто сидел и слушал. Привлекали внимание его физическая крепость, живой цвет лица – которым ну неоткуда было взяться в тюремном заключении. Очень привлекателен был и Лебедев, обаятельный и острый. Дело шло мрачно и безнадежно, и как про храм можно сказать, что за десятилетия он пропитывается молитвой приходящих, так воздух этих комнат и коридоров был насыщен горем и несправедливостью.

Сейчас, четыре года спустя, в Хамовническом суде, антураж другой. На длинном столе защиты стояли букеты цветов. Помещение было просторнее и светлее. По лицу судьи нет-нет и пробегали тени человеческих чувств: огорчения, внимания, скуки. Лак безнаказанной наглости, покрывавший обвинение в Басманном, несколько потрескался и потускнел. В какой-то момент я поймал себя на том, что чуть ли не жалею прокуроров. Они бубнили нечто абсолютно неубедительное, но не свысока, как привыкли за последние семьдесят советских плюс двадцать новорусских лет, а потому, что иначе просто не умели. Всегда всё выходило по-ихнему, отыскивать улики, доказывать вину, которую могут оспорить умные адвокаты и независимый судья, они разучились. Главный, маленького роста, пользовался одним и тем же приемом: убаюкивающе рассказывал, какую немыслимую работу пришлось им проделать, и вдруг устрашающе гаркал, что согласно статье такой-то кодекса не позволит указывать, как ему вести дело. В первый раз это худо-бедно встряхнуло аудиторию, но он повторил то же самое еще и еще, с каждым разом все смешнее.

В Басманном они (маленький был и там) вели себя, как команда, вышедшая играть в футбол в отсутствии соперника: забьем гол, не забьем гол, счет давно уже сто-ноль в нашу пользу. Вполне вероятно, что и сейчас счет тот же, но надо кряхтеть, имитировать пасы, удары, а не чистить ногти, развалясь в креслах и посмеиваясь тому, как интеллигентно выражается защита. Нет клетки – и это оказалось неожиданно существенным. В клетке что они, обвиняемые, могут сделать? Одно слово зоопарк, где лев – дворняга, а самый плюгавый посетитель – царь природы. Помещение из пуленепробиваемого стекла, в котором их сейчас держат, – тоже, положим, камера. С другой стороны – похоже на какой-никакой хай-тек, чем-то космическим отблескивает. Годы заключения по обоим прошлись жестким наждаком, но вид у них боевой. Судью все называют «ваша честь» – как в Голливуде. Ходорковский говорит: ваша честь, прокурор оговорился, нефть никогда не стоила двести пятьдесят тысяч за тонну, об этом можно только мечтать. Лебедев говорит с полуразыгранным возмущением: ваша честь, они вас – подставляют! Ходорковский – воплощение пунктуальности и выдержки. Лебедев веселей: его индивидуальная яркость пополнилась общезэковской бесшабашностью, которая, как известно, всех в гробу видала. Молодежь в зале улыбается.

Словом, видимость пристойна. Всё вместе, однако, угнетающе. Молодежь, почти вся – корреспонденты газет-журналов. Остальная часть присутствующих – пожилые, те, кто двадцать лет назад ходил на перестроечные митинги. Всех вместе хорошо если три десятка. Собственно «публики» процесс не касается. В стране столько-то, в Москве столько-то миллионов граждан. Гражданство с атрофированной гражданственностью. Триумф политики последнего десятилетия. Население закормили бромом. С такими можно работать – на предвыборных кампаниях, на нивах антиамериканизма и антиукраинизма, на закладке газопроводов. Немного сонные, но тем спокойнее жить.

Спокойнее, но безысходнее. Чтобы чувство страны, в которой родился и живешь, стало гражданским, недостаточно закупать черных баскетболистов и хвастаться их трехочковыми бросками. Надо что-то делать самим. Не деньгу зашибать, а именно делать. Для этого, как прежде усыпляли, так теперь надо будить. Когда начнут просыпаться, очень вероятно, что на процесс станет ходить две-три сотни, потом две-три тысячи. Неужели с точки зрения власти игра не стоит свеч, вот что интересно узнать. Неужели все подчинено самомнению одного-другого правителя, для которого главное – держать в тюрьме Ходорковского и Лебедева и в спячке весь народ?