Еврипид и его трагедийное творчество: научно-популярные статьи, переводы

Нет, гнев матери не так легко умилостивить: тень безвременно погибшего Офельта требует себе искупительной жертвы. Мы имеем тут дело с исконным, почти рефлекторным чувством, выразителем которого явился Цицерон в одной своей речи (против Катилины): «В самом деле, позвольте вас спросить; если бы отец семейства, видя, что какой-нибудь его раб умертвил его детей, зарезал его жену, истребил огнем его дом, не захотел бы предать этого раба жестокой смерти – сочли бы вы его кротким и милосердным или, наоборот, бесчувственным и бесчеловечным? По-моему – жестокое и каменное сердце у того, кто в таком положении отказался бы смягчить собственное горе и страдание – горем и страданием преступника». Конечно, здесь говорится о злом умысле, о преступлении – но Евридика уверена, что таковое имеется и здесь. Почему? Какой расчет могла она предполагать у Ипсипилы? Мы этого не знаем – ответная речь Евридики пропала – но что она действительно считала Ипсипилу убийцей своего дитяти, это доказывает ее последняя сцена с нею.

Евридика не намерена отказать себе в единственном, мрачном утешении своего горя. Она – в то же время и сторона, и судья. Ипсипила – ее раба; она присуждает ее к смерти.

И, к нашему крайнему сожалению, здесь начинается крупный пробел в нашей трагедии: ни о содержании хорической песни, следовавшей за третьим действием, ни о развитии фабулы во всем четвертом действии мы ничего определенного сказать не можем. Тщетно всматриваемся мы в десятки папирусных клочков, в эти разрозненные частицы слов и предложений: они ничего нам не дают. А между тем, это действие должно было быть ареной интересных и захватывающих событий. Мы ведь видели, что оба сына Ипсипилы еще в прологе вошли в дом Евридики; между тем в конце трагедии они – с Амфиараем и он говорит о себе, что в благодарность за оказанную ему Ипсипилой услугу он возвратил ей ее сыновей. Итак, в этом четвертом действии юноши уходят к Амфиараю. Но зачем? Кто их послал? Ипсипила? Но если бы она с ними еще раз встретилась, то узнание было бы неминуемо. А между тем оно теперь еще произойти не могло; в своих предсмертных воплях в пятом действии Ипсипила вспоминает о своих двух сыновьях как о видении прошлого, наравне с «Арго». Итак, их послала Евридика? Это вполне возможно. Она была их хозяйкой и имела право рассчитывать на некоторое внимание с их стороны. Но зачем могла она их к нему или за ним посылать?

Положение исследователя в случаях, подобных нашему, не лишено некоторого трагикомизма. Хочется, мучительно хочется разобрать пружину действия; и вот всматриваешься в этот мрак, всматриваешься в него до тех пор, пока в нем не начнут показываться смутные контуры фигур… которые, быть может, не что иное как плод нашей собственной расстроенной фантазии. Но вот все-таки некоторая улика. Нам сохранился довольно длинный, хотя и искалеченный с правой стороны отрывок (№ 58); по его размеру видно, что это – хорическая песнь, по содержанию – что она прославляла чудесное появление Диониса. Это бы еще ничего: мало ли в этой трагедии пропало хорических песней. Но вот что любопытно: с левой стороны сохранилась цифра, обозначающая счет стихов, а именно 1100. Эта цифра определяет место нашей хорической песни в трагедии – она, очевидно, стояла после четвертого действия. Но если после четвертого действия прославляют Диониса, то, видно, он дал к этому повод… и он имел полное основание для этого: ведь его внучка была присуждена к смерти. Не то чтоб он явился сам – у Еврипида боги являются только к концу трагедии, как dei ex machina – но он мог послать знамение, испугавшее Евридику; Амфиарай, как вещатель, был призванным толкователем знамения; не естественно ли было Евридике за ним послать, а хору – воспеть чудеса грозного бога?