Европа-45. Европа-Запад

Дулькевич и Попов, как и следовало предполагать, не дождались Михаила и Юджина. Оба были слишком нетерпеливы, оба привыкли к действиям, оба не могли оставаться равнодушными к мукам молодой женщины. Прошел, быть может, час со времени отъезда лейтенантов, а то и больше. Никто не смотрел на часы, время теперь никого не интересовало. Оно остановилось, его заменило угнетающее, унылое, невыносимое ожидание.

— Пся кошчь! — не вытерпел пан Дулькевич.—Пан Попов, разве я не предлагал, не теряя времени, ехать и забрать ребенка?

— А я разве не предлагал то же самое? — в свою очередь спросил Попов, который сидел вместе с ними в маленькой комнатке за круглым столом и точно так же нервничал и хмурился.

— Что на это скажет пани? — обратился Дулькевич к Гильде.

— Не знаю... Я ничего не знаю, лишь бы только все это скорее кончалось... У меня нет никаких сил...

— Так, может, мы таки не станем ждать наших панов лейтенантов и рассудим дело по собственному усмотрению? — предложил Дулькевич.

— Поддерживаю вас абсолютно,— заявил Попов, закуривая.

— Господин Кауль, вы сможете провести нас на виллу?

— Попробую,— ответил тот равнодушно,— если уж вам так не терпится...

— Не терпится? — чуть не подскочил Дулькевич.— Пан оскорбляет меня! Что за разговоры! Едем сейчас же! Мгновенно!

Чтобы меньше обращать на себя внимания, поехали на одной машине — пана Дулькевича. В случае чего шофер майора, верзила подхорунжий, должен был вмешаться как боевая единица. По дороге к Кельну обсуждали детали будущей операции. Попытаться избежать стрельбы. Стрелять только в ответ на сопротивление.

— Будь здесь ребята из канадской бригады, в которой я воевал,— сказал Попов,— я бы попросту у них попросил танк и подъехали бы мы к самому входу на виллу, скомандовали эсэсовцам выходить — и дело с концом.

— То, может, пан боится? — насмешливо спросил пан Дулькевич.

— Бояться не боюсь, а осторожность не мешает никогда. Да и кому захочется умирать, когда война окончилась?

— Только не нам, только не нам! — раздался голос Макса.

— Они хорошо вооружены, пан Кауль? — спросил Дулькевич.

— Нормально. На каждого пистолет и автомат с целым ящиком патронов. Кажется, еще и гранаты.

— То байда всё!

Машину остановили за несколько сот метров от развалин, среди которых находилась вилла. Макс сказал, что он потихоньку доведет их, а там каждый должен действовать со-гласно плану. Дулькевич, его шофер и Макс — под окна, чтобы не дать скрыться эсэсовцам, если те надумают прыгать прямо на землю. По крайней мере, Макс уверял, что будет именно так. Тильда с Поповым, держащим наготове автомат, должна была стучать в дверь и требовать, чтобы ей отворили. В женщину вряд ли они будут стрелять. К тому же могут подумать, что она одна. Да и приход Тильды имел оправдание в том, что здесь находился ее ребенок. Если, конечно, Финк принес ребенка сюда и если эсэсовцы все еще находятся в вилле-ротонде.

Макс передвигался совсем бесшумно. Если существовала на свете идеальная бесшумная поступь во тьме, то это была именно его, Макса, поступь. Так подкрадывается к своей добыче тигр или же протягивают свои длинные щупальца спруты. В груди слепого боксера клокотала жажда мести. Он отплатит этим неудачникам, которые продали его, упрятали в тюрьму, сами избегнув справедливой кары! Он оплетет виллу как спрут, зажмет ее в стальное кольцо, он расставит этих ко всему готовых людей под каждым окном, и под тем, из которого будет прыгать бригаденфюрер Гаммельштирн, и под окном сопляка Финка, и под комнатой болвана Лаша, или как там его зовут! Где же стать ему самому? Кого заграбастать в железные объятья, кому ломать кости, как ломает удав кости кроликов? Гаммельштирна или Финка? Или этого Лаша? Он никак не мог сделать выбора. Переставлял пана Дулькевича и его шофера то к одному окну, то к другому, и эту-то возню и заприметил Финк, случайно выглянувший в окно.

Дождь, дождь, дождь...

Вязкая глина под ногами, потоки дождя на стенах, глухой шорох воды, стекающей по черепичной крыше, затвердевший плащ, не желавший сгибаться, сковывающий словно клещами, вода за воротником, на носу, на бровях. Хуже всего получалось с бровями. Дождь собирается в тонюсенькие струйки и стекает по кончикам бровей. Стекает вдоль краешков глаз, и все время кажется, что она попадает в глаза, трешь их, чтобы согнать проклятую воду, но не вытираешь ее, а только размазываешь, а она льется и льется с невидимого черного неба, сама черная, как хаос, и снова собирается на бровях, превращая их в мокрые холодные пиявки, скользкие и противные.

Дождь, дождь, дождь...