Европа. Борьба за господство

Советский Союз и Польша тоже были обеспокоены планом Дауэса и соглашением в Локарно. Из Москвы сближение главных европейских держав виделось заговором против СССР. Тем временем ситуация в Центральной Европе стремительно ухудшалась. В особенности Советский Союз опасался, как сформулировала газета «Известия» в мае 1925 года, что «выбор Германией откровенно прозападной ориентации и ее вступление в Лигу Наций объективно приведут к ослаблению дружеских отношений между Германией и Советской республикой».[1000] Все это укрепляло позиции Сталина внутри советской элиты. Его учение о «построении социализма в одной стране» позволило ему консолидировать власть в партии и собственное положение в Москве. Договор Локарно также спровоцировал кризис в Польше, которую западные державы, похоже, бросили на съедение немецкому реваншизму. Варшава слишком хорошо знала, что Германия использует членство в Лиге Наций для пропаганды заботы о правах меньшинств с высокой международной трибуны. «Всякий честный поляк, – заметил отставной военачальник и бывший глава польского государства маршал Пилсудский, – плюется, когда слышит это слово [Локарно]». Последняя «соломинка» переломилась в апреле 1926 года, когда договор Штреземанна с СССР подтвердил: Польша окружена. Месяц спустя маршал Пилсудский организовал государственный переворот ради того, чтобы в стране появилось сильное руководство, которое понадобится Польше для выживания во взрывоопасной международной обстановке. Нацию охватила паранойя, преследовали все меньшинства, заподозренные в нелояльности, будь то немцы, украинцы или евреи. Одним из тех, кто бежал от погромов 1926 года, был юноша по имени Менахем Бегин, отправившийся в Палестину.

Новый европейский баланс сил глубоко затронул Британскую империю. Когда вопрос о европейском пакте безопасности обсуждался в Комитете имперской обороны в 1925 году, быстро стало понятно, что решение невозможно принять без консультаций с доминионами. Поэтому был велик риск того, что британская оборона окажется «парализована». В январе 1926 года секретарь комитета Морис Хэнки составил влиятельный меморандум, где говорилось, что необходима новая форма «панбританской» имперской организации для соответствия возрождению немецкого могущества, «балканизации Европы» и возвышению Японии на Дальнем Востоке. Имперская конференция в Вестминстере в октябре – ноябре 1926 года – на ней присутствовали премьер-министры Великобритании, Канады, Ньюфаундленда, Австралии, Новой Зеландии, Южной Африки и Ирландского свободного государства – признала равноправие доминионов и их неотъемлемое право отделиться от империи. Взамен все премьер-министры, за исключением У. Т. Косгрэйва, главы Ирландского свободного государства, обещали помогать Великобритании в случае войны. Вскоре после этого консультации с доминионами по вопросам внешней политики были закреплены официально, а со временем Вестминстерский статут провозгласил равенство доминионов с метрополией. Новая, «третья» Британская империя желала говорить от общего лица в международных делах.

Новые рамки сотрудничества в области международной политики, установленные Локарнским соглашением, уменьшили напряженность в Западной Европе. В 1926 году Германия вошла в Лигу Наций и, после некоторых препирательств, получила постоянное место в ее Совете. Через год Международная военная миссия наконец-то покинула Рейнскую область. Но вскоре стало очевидно, что французские представления о собственной безопасности и немецкие требования полного равноправия несовместимы. Версальский договор однозначно увязывал разоружение Германии с общим сокращением вооружений во всем мире. Франция, в частности, предприняла несколько шагов в этом направлении и всячески демонстрировала желание сохранить стратегическую «неполноценность» Германии во веки веков. Не существует никакого другого пути, утверждали в Париже, помешать беспокойному соседу Франции реализовать свой огромный демографический и военно-промышленный потенциал. Отсюда делался логичный вывод: французская безопасность и европейская стабильность опираются на фактическое уменьшение немецкого экономического могущества. Данная мысль, однако, предавалась анафеме не только в Берлине, но и в Лондоне с Вашингтоном. Чиновник Государственного департамента США заметил, что «вряд ли разумно просить заводы Круппа перестать изготавливать плуги, потому что в период войны они могут переключиться на пушки».[1001] Кроме того, мир в целом не спешил разоружаться – даже наоборот. Летом 1927 года крупные морские державы – в первую очередь Великобритания и Соединенные Штаты – не сумели прийти к единому мнению на Женевской конференции. Так что не вызывало удивления, почему Германия все громче настаивала на возвращении своих оккупированных территорий и признании ее военного равноправия.[1002]