Европа в эпоху Средневековья. Десять столетий от падения Рима до религиозных войн. 500—1500 гг.

Классическая литература никогда не погружалась в абсолютную тьму даже в самые черные дни. Германские государства, занявшие место империи, были бы рады сохранить и продолжить римскую систему государственных школ, которая охватывала все провинции, если бы только знали, как это сделать. Но они этого не знали. Сами по себе они были слишком грубы и отсталы, чтобы суметь овладеть прежней системой образования как спасательной силой и прекратить уже начавшийся в ней упадок, также они не могли влить новую жизнь и энергию в умирающую классическую литературу. С другой стороны, прошлому не хватило независимой силы роста и достаточной силы, чтобы овладеть германцами и быстро поднять их до своего уровня. Беспорядочные, быстро меняющиеся политические условия V и VI веков также немало повлияли на разрушение школ, да и отношение церкви к ним было если и не прямо враждебным, то неодобрительным.

В итоге государственные школы исчезли; по-настоящему образованного класса больше не существовало; знание греческого языка, широко распространенное на Западе, было полностью утрачено — святой Августин в начале V века с трудом мог использовать его; и как непосредственное следствие завоевания умение правильно говорить на латыни тоже угрожало исчезнуть. VI и VII века были, пожалуй, самой низкой точкой интеллектуального упадка Средних веков, хотя фактические улучшения по сравнению с их уровнем, достигнутые до XI века, были не слишком велики.

Место государственных школ в новых королевствах заняли церковные школы. Курс обучения в римских школах был узок с нашей точки зрения, и его цель в основном сводилась к учебе ораторскому искусству и к тому, чтобы приспособить человека к общественной жизни. Церковные школы были еще более узки — не в номинальном курсе обучения, который следовал классическому тривиуму: грамматика, риторика и диалектика; и квадривиуму: арифметика, геометрия, астрономия и музыка, а в скудном содержании обучения и его практической цели: подготовить учеников, будущих священников, для чтения богослужебных текстов в церкви, не всегда понимая их.

Первое усовершенствование таких школ произошло в эпоху Алкуина при Карле Великом, как уже говорилось выше. Это было возрождение школ, а не знаний, но оно привело к улучшению грамотности в латыни и было достаточно широким, чтобы за короткое время привести к решительному прогрессу, если бы только политическая и социальная обстановка позволила этого добиться. Разум тогдашнего человека был энергичен и активен. У него не было недостатка в способностях. Это ясно видно по церковной литературе того времени, как художественной, так и правовой. Однако наряду с этими способностями было и глубочайшее невежество. Царили самые вопиющие исторические заблуждения, наука придерживалась крайне абсурдных идей, широкие и общие концепции полностью отсутствовали. В литературе одновременно проявлялась и большая активность мысли, и узость условий эпохи.

В последующие столетия тут и там происходили небольшие улучшения. Реймсская школа при Герберте[126] в X веке, Шартрская при Бернарде[127] в XII веке — это замечательные примеры, но, как и все остальное в то время, ограниченные в своем влиянии. В багаж знаний добавилось несколько важных дополнений — отдельные книги Евклида, несколько трактатов Аристотеля. Стали поступать импульсы извне; возможно, некоторое очень слабое византийское влияние в Германии Оттона; несколько более значительное влияние арабской цивилизации в Южной Европе, хотя его начатки очень сложно проследить с какой-либо определенностью; еще более действенное среди новых влияний — общее пробуждение и постепенная трансформация всех внешних условий, которые последовали за Крестовыми походами.

Первый эффект этих перемен и этих новых импульсов заключался в том, что разум Европы начал пробуждаться, в нем появилась некая туманная идея о том труде, который он мог бы совершить, и у него появилось стремление учиться и производить. Но он по-прежнему не имел знаний. У него не было материала для знаний. Труды древних все еще оставались для него книгой за семью печатями, и он не имел никаких представлений об исследовании природы. В итоге он приступил к работе с величайшей активностью и серьезностью, основываясь на тех материалах, которыми располагал: догматической теологии церкви, некоторых скудных принципах греческой философии и тех истинах, к которым он мог прийти с помощью рассуждений, и из этих материалов чисто умозрительными методами он создал всеобъемлющие системы мышления, высокоорганизованные и научные, насколько они вообще могли быть научными, но односторонние и совершенно бесплодные с точки зрения всех главных интересов современной жизни, и это было неизбежно в силу ограниченности доступных материалов и методов[128].