Европа в эпоху Средневековья. Десять столетий от падения Рима до религиозных войн. 500—1500 гг.

Эта эпоха завоевания продолжалась примерно до 750 года, и затем ее сменила столь же быстрая и удивительная цивилизация, с которой все мы знакомы благодаря тому, что ее исчерпывающая картина сохранилась для нас в «Тысяче и одной ночи». Это была цивилизация не просто изящества, роскоши и некоторых форм искусства, не просто коммерческой предприимчивости и богатства. В долинах Тигра и Евфрата мусульмане познакомились с трудами греков. Нечто в их собственном характере, похоже, соответствовало особым научным склонностям греческого разума. Они с большим энтузиазмом и искренностью восприняли греческую науку и добавили к ней все те результаты, которые смогли найти в любых других странах, с которыми они соприкасались, например, математические теории индусов. Но они сделали не только это. Они внесли свой вклад в кладезь унаследованных научных идей. Однако их значение состояло не в области научных открытий, при них не было большого или революционного прогресса ни в одной из наук. Но они проводили новые наблюдения. Они собрали и задокументировали множество фактов. Открыли новые процессы и методы. Их собственная научная работа была долгим и кропотливым трудом по подготовке, накоплению и постепенному совершенствованию инструментов, которые предшествуют всем кажущимся внезапными гениальным открытиям. Они передали будущему труды греков, гораздо лучше подготовленные к такому прогрессу, чем когда греки оставили их. Но их великий труд заключался в их передаче. В то время как мир западного христианства проходил через свои самые темные века, забытые науки, начало которым положили греки, сохранялись среди мусульман и обогащались из других источников и, наконец, снова были отданы христианскому миру, когда народы Запада осознали необходимость и возможность научной работы и приступили к ней с амбициозными планами. Это был наиважнейший долговременный вклад первой мусульманской эпохи в общую цивилизацию.

Первый поток арабского завоевания наводнил Святую землю, и Гроб Господень пребывал в руках сарацин. Но для мусульман, как и для христиан, эти места были священными, а паломничество — святой и благочестивой обязанностью даже больше, чем для их соседей-христиан. Пока непосредственные преемники первых завоевателей — мусульман южных народов — сохраняли контроль над Иерусалимом, христианам предоставлялся свободный доступ к их святыням, хотя и не без периодов сурового обращения при каком-нибудь иногда воцарявшемся фанатичном халифе и не без некоторого беспокойства со стороны сарацин из-за быстро растущего числа паломников, особенно когда стали появляться группы под тысячу человек во главе с государями и великими дворянами.

С выдвижением сельджуков в XI веке сложились новые условия. Это был грубый и варварский народ по сравнению с сарацинами, которых они вытеснили, и от природы жестокого нрава. По мере того как все большая часть Палестины оказывалась в их власти, паломники начали встречать очень суровое обращение. Сейчас уже известно, что великие страдания и чудесные видения Петра Пустынника[91]были придуманы в более позднем веке, но если он и не перенес того, что приписывала ему легенда, нет никаких сомнений, что другие паломники в действительности претерпели немало подобных мук. Наконец случилось самое страшное, и Иерусалим попал в руки тюрок.

Однако непосредственный импульс к Первому крестовому походу исходил от призыва о помощи константинопольского императора Алексея Комнина, который более десяти лет храбро и искусно отражал атаки со всех сторон — сельджуков с Востока, татар-печенегов на Балканах и амбициозного Роберта Гвискара на берегах Адриатики. Он добился некоторого успеха и спас по крайней мере часть своей империи, которой грозило полное уничтожение. Но он был недостаточно силен, чтобы одержать победу над тюрками. Чтобы вернуть Малую Азию и завершить реальное восстановление империи, он должен был обладать большими силами, чем мог собрать из своих собственных ресурсов без посторонней помощи. В марте 1095 года его послы обратились к христианскому миру на соборе в Пьяченце, который устроил Урбан II в момент торжества над императором Генрихом IV, а затем в том же году на соборе в Клермоне во Франции зажигательная речь папы санкционировала его призыв и разбудила всю Европу.

Более того, отклик, который получил его призыв на Западе, вышел далеко за пределы надежд или даже пожеланий императора. Число крестоносцев было столь велико — намного больше, чем то, которое можно было бы контролировать, — что императора охватил страх, как бы их наступление не представило для его империи более серьезную опасность, чем сами сельджуки. Он вполне допускал, что всеми ими — а он знал им цену, — как с норманнами в Южной Италии, двигали главным образом личные интересы и стремление к завоеваниям. Впоследствии отношение императора к союзникам оправдалось.