Европейская классическая философия

Неожиданным продолжателем Августина в XX веке стал знаменитый архитектор Ле Корбюзье, считавший, что солнечный и искусственный свет должны регулироваться не параметрами помещения, а ролью этого помещения в инфраструктуре, например ведет ли это помещение в другие помещения или оно оказывается местом пребывания или местом принятия административных решений. Нет смысла в ярком солнечном свете, если помещение не располагает к вниманию. Так точно и Августин требовал наблюдать, каков аспект вещей, существующих в истории с самого начала, достался нам в наше время, и достаточно ли мы внимательны при чтении книг Писания и исторических книг, чтобы нас осветил свет истины.

Ле Корбюзье был архитектором монастыря Ля Туретт и положил в основу созданное в духовности августиновского типа правило слушать чтение молча, с некоторым наслаждением и внутренней работой. Поэтому архитектор XX века сделал очень узкие и непроницаемые для внешнего взгляда коридоры, чтобы никто не общался при случайных встречах и готовился внимать солнечному освещению в широкой трапезной. А как только монахи оказываются во дворе, они уже могут наблюдать за небесными явлениями и делать теоретические выводы.

Августинизм нашел свое продолжение в протестантизме. Все знают о «90 тезисах» Мартина Лютера, но мало кто помнит, что доктор Лютер не просто принадлежал к монашескому ордену августинцев, но был в монашестве братом Августином. Пафос «предопределения», непостижимой воли Божией и, значит, спасения только верой лег в основу всего протестантского богословия. Выдающимися представителями реформаторского движения стали Мартин Лютер (1483–1546), Филипп Меланхтон (1497–1560, свою немецкую фамилию Шварцерде он перевел на греческий), Ульрих Цвингли (1484–1531), Жан Кальвин (1509–1564), Томас Мюнцер (1490–1525). Главное в Реформации как философском движении было утверждение о непознаваемости Божьей воли при познаваемости Бога, что заставило иначе смотреть на историю, как на уже начавшийся страшный суд, что мы встретим потом в классическом немецком идеализме, у Гегеля и Шеллинга. Предшественником Реформации иногда называют рейнского мистика Мастера Экхардта (ок. 1260 – ок. 1328), учившего, что раз Бог идеально подвижен, за Богом стоит «Божество», как настоящая субстанция Бога. Здесь он вдохновлялся уже приводившимися нами словами Псевдо-Дионисия Ареопагита, который уже перестает говорить о Боге, а говорит о Причине. И если Бог постижим человеком благодаря его движению в добродетели, эта неподвижная субстанция непостижима, но именно она определяет непостижимую волю Бога в отношении человека.

Иероним Стридонский (342–420) перевел все библейские книги на латинский язык. До него тоже существовали переводы, но они не пользовались настоящим авторитетом: иногда в них были неточности, иногда речь была слишком разговорная или, наоборот, с расхожими риторическими приемами. Иероним сначала хотел привести все тексты Библии к высокому литературному стандарту, но понял, что тогда преданных читателей его перевод не найдет, оставшись стилизацией. Как он сам рассказывал, во сне он увидел бичевавших его ангелов за то, что он «цицеронианин, а не христианин». Тогда он решил переводить на хороший деловой язык своего времени, чтобы чтение Библии стало общим опытом всего Запада.

Точно так же через много веков Данте Алигьери сначала хотел писать поэму о загробном мире на латыни и начал Ultima regna cano, fluido contermina mundi – «Я пою самые дальние области, за пределами мирового океана». Но он вскоре понял, что поэму на латыни прочтут только образованные люди и воспримут ее как еще одно литературное произведение, а он хотел, чтобы рассказ о посмертных судьбах изменил сознание современников. Поэтому «Комедия» была создана на итальянском языке.

На картине ренессансного живописца Антонелло да Мессины (1475) будка Иеронима не случайно похожа на уединенный кабинет, а может быть, на исповедальню. Так открывается перспектива дальнейшего развития литературы: как средства уединенного размышления и как исповеди души.

В письмах Иероним жаловался, что библейские книги написаны не столь изящно, сколь произведения античной литературы. Конечно, способ выражения еврейской словесности, без каких-либо украшений, без пластики речи, был непривычен для образованного римлянина. Но Иерониму было труднее признать, что истина находится в самом тексте, неприглядном и неискусно написанном, а не добывается с помощью каких-то инструментов. Античная истина требовала инструментов: наблюдения за звездным небом, внимательного слушания прочитанного, воображения или математического расчета. Поэтому Платон не позволял учиться у него тем, кто не знает геометрии: они еще не овладели всем инструментарием для восприятия сложных текстов.

Как эта философия оказывается искусством истины и искусством спасения