Европейские мины и контрмины

— Разве нет? — спросила она, поднимая на графиню выразительные, по-детски наивные глаза. — Разве нет людей, которые ошибаются в своём призвании?

Графиня улыбнулась.

— Конечно, — отвечала она, — есть такие люди…

— Ну так вот, — вскричала принцесса, полушутя-полусердито, — кажется, я ошиблась в своём призвании! Мне, судя по всему, следовало родиться мужчиной.

Графиня засмеялась.

— Что за мысль? — сказала она.

— О, эта мысль приходила мне в голову, когда я была ещё ребёнком, — сказала принцесса, — у меня было тогда одно только желание: делить с братом игры и занятия. Я часто плакала, что родилась девочкой.

— Но, принцесса, — сказала почти испуганная графиня, — это были детские, извините за выражение, ребяческие фантазии — не предавайтесь им, — прибавила она серьёзно. Вам известно, как строго его величество король желает соблюдать границы того, что называется установленной формой и обычаем.

Лёгкий румянец покрыл нежные щёки принцессы. Она гордо подняла голову, с таким выражением, в котором сказывалась гордость её тысячелетнего рода, и проговорила:

— Вы не понимаете меня, графиня — меня стесняют не границы формы и обычая. Вы знаете, — продолжала Фридерика задушевным тоном, взяв под руку статс-даму и продолжая прогулку, — вы знаете, как возмущает меня всякое, даже незначительное, нарушение этих границ, всякое эмансипированное существо. Но, оставив в стороне эти границы, зачем так тесно ограничивают жизнь женщины, круг её действия, стремления? Почему для нас должна быть замкнута богатая область знания, в которой дух мужчин идёт по чудной, светлой дороге? Почему мы не смеем принять участия в истории, которая, однако, захватывает нас в своём могучем развитии? — прибавила она со вздохом. — И особенно когда называешься принцессой. Узкий круг, стесняющий вообще жизнь женщин, до того тесен для нас, что становится трудно дышать — крылья духа теряют свою силу от бездействия! Видите ли, — продолжила она с живостью, — я заметила в себе стремление, желание постигнуть мир и жизнь, проникнуть в область знания, но где я найду опору, где найду дружескую руку, которая поведёт меня? Умственная работа будет тяжела мне, но чем тяжелее она, тем лучше; но как освободиться от оков, налагаемых на меня моим положением? Я говорю с кем-нибудь! — воскликнула девушка с гневным выражением. — И, преодолевая своё смущение, ибо я очень смущаюсь, хотя и не выказываю этого; я говорю что-нибудь и чувствую, знаю хорошо, что моя речь неясна; надеюсь, что меня поправят, научат, просветят. И что же я слышу?

Она остановилась перед графиней и, передразнивая кланяющегося, сказала:

— «Сущая истина, ваше королевское высочество, вы совершенно правы! Удивительно, каким тонким суждением обладает ваше королевское высочество!» Вот что я слышу, графиня! — вскричала она, сжимая губы. — Что бы я ни сказала, полёт моего духа встречает железную стену вечной почтительности и преданности!

Графиня искренне рассмеялась.

— Ваше высочество утверждает, будто не знает света, — сказала она, — и, однако, так изучили великосветский тон, что самый великий актёр не мог бы лучше вас копировать.

— Да, этот тон я довольно хорошо знаю, — сказала принцесса, смеясь сама, — но он чрезвычайно наскучил мне. И теперь, — продолжала она серьёзно, подняв на графиню свои большие глаза, с грустным выражением, — в это время тяжких испытаний для нашего дома становится вдвойне прискорбно жить в печальном бездействии, умирая с тоски и горя. Графиня, — сказала она подавленным голосом, со слезами на глазах, — видя пред собою отца, на голову которого обрушилось такое несчастие, я готова плакать от гнева на то, что ничем не могу помочь ему и его делу, его дому, кровь которого течёт также и в моих жилах, его правам, которые также принадлежат и мне. О, будь я принцем, — вскричала она, энергично топнув ногой, — я стала бы бороться, работать! Мой брат легкомысленно смотрит на всё это… — сказала она со вздохом, потупив взгляд.

Графиня Ведель с глубоким участием посмотрела на принцессу; её глаза также увлажнились.

Послышались скорые шаги по дорожке, которая вела к отдалённым частям сада.

Показался король Георг V, опираясь на руку флигель-адъютанта фон Геймбруха.

На короле был ганноверский мундир гвардейских егерей, без эполет и орденов; он курил вставленную в длинный мундштук сигару.

— Принцесса Фридерика, — сказал фон Геймбрух. — Добрый день, дочка! — воскликнул король звучным голосом.

Принцесса поспешила навстречу к отцу и поцеловала ему руку; король взял её голову и нежно чмокнул в лоб, медлительно разглаживая её блестящие пепельные волосы.

— Чудесное утро, — сказал король, — как приятно действует на меня этот чистый, свежий воздух! Я уже давно гулял, а моя дочка спала между тем, — прибавил он с улыбкой.

— И я уже некоторое время в саду, с графиней Ведель, — сказала она, взглянув на статс-даму, которая подошла к королю.