Европейские мины и контрмины

— Могу ли я благословлять, — прошептал он дрожащими губами, — я, принёсший проклятие этому ребёнку? О Боже мой! — сказал он громче. — Благослови, излей на эту голову Своё милосердие, которое прощает грехи ради истинного раскаяния, и обрати на меня, меня одного, все страдания, которые предстоят в жизни этого дитя!

Джулия не слышала сказанных им слов; она долго не вставала с колен, ей так было хорошо чувствовать на своей голове руку человека, который окружал её с самого детства участием, полным любви, и неусыпными заботами; она не видела скорби на его бледном лице, не видела слёз, которые тяжело катились из его глаз по ввалившимся щекам.

Потом она встала быстро, прижала его руку к своим губам и прошла на свою половину, мимо матери, которая снимала наряд.

Её встретила горничная. Не говоря ни одного слова, не отвечая на вопросы, она разделась, легла и открыла медальон, висевший у неё на шее. В медальоне был портрет её милого; губы её судорожно дрожали.

— Погибшая жизнь, — произнесла она едва слышно, — погибшая, погибшая навеки, и однако жизнь так прекрасна! Боже, Боже мой, зачем Ты оставил меня?

Неподвижно лежала она, не сводя глаз с портрета, пока не прокрался в комнату луч утреннего света, и часто с трепетом просыпалась она от беспокойного сна, который наконец смежил её усталые очи.

Глава двадцать вторая

На вилле «Брауншвейг» в Гитцинге, том маленьком домике, отделявшемся от улицы простой высокой стеной, принадлежавшем прежде барону Хюгелю, который украсил его произведениями искусства и редкостями, а затем уступил герцогу Брауншвейгскому, — помещался небольшой двор короля Георга V, который поселился в этом прелестном buen retiro [56] герцога, своего кузена, с кронпринцем Эрнстом-Августом и старшей принцессой Фридерикой, между тем как королева с принцессой Марией не оставляла ещё Мариенбурга, уединённого замка в горах.

Утреннее солнце освещало свежую зелень высоких садовых деревьев; большие стеклянные двери китайской комнаты были отворены, и через них проникал запах весенних цветов и первых распустившихся роз; даже китайские, величиной с человека, пагоды, казалось, живее кивали зобатыми головами, под влиянием весеннего воздуха, который изредка приводил в движение тот или другой из бесчисленных серебряных колокольчиков, висевших на потолке.

Ничто в этом тихом мирном цветущем убежище не заставляло предполагать, что здесь живёт государь, трон которого рухнул от бури времени и на которого были обращены внимательные взгляды европейских кабинетов и партий. Лакеи в карминного цвета ливреях Гвельфского дома расхаживали по длинному коридору, ведшему во внутренние комнаты, на дворе стояла запряжённая карета — всё имело вид аристократической виллы, спокойная жизнь которой была так же светла и ясна, как чистое весеннее небо и золотое солнечное сияние, которым был залит луг и пёстрый цветник.

По усыпанной мелким жёлтым песком дорожке сада, непосредственно примыкавшего к выходу из внутренних комнат, медленно ходила принцесса Фридерика в простом утреннем наряде. Благородное лицо принцессы с большими голубыми глазами стало печальным в это печальное время, рука которого так тяжело коснулась её девичьей жизни. Но хотя свежие губы не улыбались с беззаботной весёлостью её лет, однако молодость не утратила всех своих прав: из-под грусти и задумчивости, лежавших на гордых чертах этой дочери древнего Генриха-Льва, проглядывало что-то радостное, когда она скользила взглядом по цветам, которые раскрывали свои чашечки при солнечном сиянии и наполняли воздух ароматом.

Рядом с принцессой шла статс-дама графиня Ведель, которая вместе с сыном явилась исполнять свои обязанности при дворе несчастного короля. Нежный мягкий взгляд графини, старой дамы с кроткими чертами и благородной осанкой, часто обращался с сердечным участием на молодую девушку, которой пурпур принёс столько горя.

— Сегодня утром, когда подали брату лошадь для его утренней прогулки, я, правду сказать, позавидовала ему, — сказала принцесса со вздохом. — Как желала бы я сесть на лошадь и помчаться по свежему, чистому воздуху, вдыхая свободу и наслаждаясь утренними лучами солнца!

— Разве нельзя ехать верхом вашему высочеству? — спросила графиня. — Кажется, его величество говорил об этом.

— Ах нет, — сказала принцесса, опять вздыхая, — мама не позволяет; из Ганновера и отсюда я писала об этом в Мариенбург и оба раза получила отказ.

— В таком случае вашему величеству нужно покориться, — сказала графиня с ласковой улыбкой, — в сущности, здесь небольшая жертва, — жизнь требует больших и тягостнейших. Взгляните вокруг, и здесь везде прекрасная, дивная природа — нам, женщинам, суждено жить и действовать в ограниченном круге, и благо нам, если этот круг так же прелестно украшен цветами, как этот сад.

Принцесса молчала несколько мгновений.

— В ограниченном круге, — прошептала она, — да, да, таков жребий женщин. Но, — сказала она с живостью, — надобно сказать вам, графиня, что это нисколько не нравится мне!

Они остановилась.