Европейские мины и контрмины

— Вы забываете… — сказала Джулия, дрожа, подавленным голосом, смотря на него пристально и с ужасом.

— А! — произнёс граф с усмешкой. — Понимаю, Мирпор сказывал мне о маленьком романе с каким-то иностранцем, который скоро уедет, а вас запирает и стережёт. Но это не годится для вас; вы должны стоять высоко, очень высоко, и я предлагаю приличное для вас положение. Я остаюсь в Париже, а временному обожателю мы дадим отставку.

И с непринуждённой улыбкой он поднёс её руку к своим губам.

Джулия вскочила, глаза её сверкали, дыхание шумно вырывалось из открытых губ; граф хотел удержать её, но она вырвала руку и бросилась к двери, между тем как удивлённый Нашков остался на софе и следил за нею широко открытыми глазами.

— Отведите меня к матери! — сказала Джулия бывшему в боковом салоне маркизу Вальмори, который разговаривал с другим господином. Джулия взяла маркиза под руку; тот с удивлением взглянул на неё и с любезной готовностью провёл её в первый салон, где Лукреция вела оживлённый разговор с Мирпором.

Джулия подавила своё волнение; потупив глаза, с твёрдой решимостью на бледном лице, она подошла к матери, опираясь на руку маркиза.

— У меня невыносимо болит голова, — сказала она спокойным тоном, — и я хочу сейчас ехать домой.

Лукреция удивилась.

— Что за прихоть, дитя моё! — сказала она со строгим взглядом и недовольным тоном. — Потерпи, скоро пройдёт.

— Я уеду одна, если вы не поедете со мной, — сказала молодая девушка тихо, но с такой твёрдостью, что нельзя было сомневаться в её непреклонном решении, — я хочу избежать огласки, но ни минуты не останусь здесь.

Лукреция враждебно взглянула на дочь; с её губ готово было сорваться сильное возражение, но она сдержалась, встала и, с улыбкой, обратилась к Вальмори:

— Бедное дитя — отдых возвратит ей силы. Потрудитесь проводить нас до экипажа.

Маркиз поклонился.

— Удушливый жар и множество народа расстроили нервы вашей дочери, — сказал он вежливо.

Подошла маркиза де л'Эстрада.

— Боже мой! — вскричала она. — Вы уже уезжаете? Все расходятся так рано, боюсь, что у меня не весело, госпожа Агар также уехала!

— Моя дочь нездорова, — сказала Лукреция, — здоровье её слабо, — прошу вас не беспокоиться, позвольте нам уехать незаметно.

И, пожав руку удивлённой хозяйке дома, она медленно пошла к двери. За нею следовала Джулия под руку с маркизом, не простившись с де л'Эстрада, которая, покачивая головой, обратилась к Мирпору.

Граф Нашков медленно вышел из второго салона.

— Ваша итальянка — какая-то дикарка, — сказал он с улыбкой Мирпору, — она кусается и брыкается, как степная лошадь.

— Со временем станет ручной, — отвечал агент, пожимая плечами, — нужно только иметь немного терпения.

— Что такое случилось? — спросила Памела, посматривая на дверь, через которую вышла Лукреция с дочерью.

— Птичка пугается, завидев сеть, — сказал ей сосед, — впоследствии она выучится смотреть на вещи с другой стороны и владеть той самой сетью, в которую мы поймали её.

— Voilà comment cela commence, — сказала Памела, цитируя арию королевы Клементины из «Синей бороды», и, опустив голову на спинку дивана, она устремила вверх глаза с задумчивым, печальным выражением, которое составляло резкий контраст с нарумяненными щеками и подкрашенными ресницами.

Маркиз Вальмори довёл Джулию с матерью до ожидавшего их фиакра и потом простился. Лукреция забилась в угол тесного и неудобного экипажа и молчала некоторое время.

— Не понимаю, — сказала она наконец сердитым тоном, — как ты можешь так капризничать? Я пришла в крайнее затруднение…

Джулия не отвечала; завернувшись в шаль, она сидела неподвижно.

Лукреция заглянула ей в лицо. Почувствовала ль она, что дальнейший разговор не приведёт ни к каким результатам, или, может быть, опасалась сильно натянуть и без того туго натянутую струну, или, может быть, она была довольна результатом вечера, только она опять забилась в угол и не прерывала молчания до самого дома.

Быстрыми и твёрдыми шагами поднялась Джулия по лестнице, не заботясь о матери, и вошла в комнату художника Романо.

Последний ещё не ложился. Маленькая лампа горела на столе, около мольберта с неоконченной картиной. Художник сидел пред нею и не сводил с неё широко открытых, усталых глаз.

Он вздрогнул в испуге, когда вошла Джулия, — едва принудив себя к ласковой улыбке, он несколько выпрямился и протянул девушке свою худую руку.

— Благодарю тебя, дитя, — сказал он с грустной улыбкой, — что ты зашла, весело было тебе?

Джулия не отвечала — долго и пристально смотрела она на слабого, разбитого художника и потом сказала:

— Покойной ночи, отец. Ты ведь любишь меня?

— Что за вопрос, дитя! — произнёс художник, с беспокойством заглядывая в лицо дочери. — Можешь ли ты в этом сомневаться?

— Благослови же меня, как благословлял прежде, когда я была ребёнком, — сказала она, становясь пред ним на колени, — и помоли Господа, чтобы Он милосердно воззрил на моё будущее.

Художник остолбенел от испуга. Он положил руку на голову молодой девушки и поднял к небу лихорадочный взор.