Европейские мины и контрмины

— Дерево, вырастающее из ваших сердца и головы, граф, — сказала она, — может принести только добрые плоды священному для нас обоих делу. Я очень рада познакомиться с вами и надеюсь продолжать знакомство. Мне всегда будет приятно видеть вас у себя в мои понедельники, но если появится надобность сообщить мне что-нибудь в другой день, то я с удовольствием приму вас — ведь мы союзники.

И государыня протянула ему руку.

Граф наклонился и почтительно припал к ней.

— Ваше величество всегда увидит меня, когда нужно будет сообщить хорошую новость или предотвратить зло.

Риверо быстро и уверенно подошёл к двери, поклонился ещё раз и вышел из салона.

— Замечательный и необыкновенный человек, — проговорила императрица, задумчиво смотря ему вслед. — Аббат Бонапарте прав, этот граф твёрдый и гибкий, как толедский клинок. Но сохранить вечный мир с Германией, которая хочет вытеснить и унизить нас? Нет! — воскликнула она громко, притопнув по мягкому ковру. — Нет, в этом ему меня не убедить! Но, как бы то ни было, надо устранить люксембургский вопрос. Я не хочу, чтобы он увенчался успехом и мы удовольствовались этим скудным вознаграждением, не хочу также и того, чтобы он привёл к войне, ибо граф может оказаться прав, а если мы будем побеждены, — прошептала Евгений, в задумчивости опустив голову, — тогда настанет конец…

И несколько минут она стояла неподвижно.

Потом позвонила.

— Герцога Таше де ла Пажери! — последовало её распоряжение вошедшему камердинеру.

Глава четвёртая

Граф Риверо спустился по большой лестнице и вышел из обтянутого белой и синей материей с золочёными копьями подъезда. По знаку стоявшего там императорского лакея подъехал экипаж графа, простое купе, запряжённое двумя безукоризненными лошадями; лакей в тёмно-синей ливрее с тонкими золотыми шнурами открыл дверцу и накинул на плечи своего господина плащ, лежавший в экипаже.

— К маркизе Палланцони! — крикнул граф, садясь, и карета быстро покатила: оставила двор Тюильри, проехала по улице Риволи, площади Согласия, улице Руаяль, повернула у бульвара Мадлен налево, к церкви Святого Августина, и достигла большой площади, которая находится у этой новой и красивой церкви, в начале бульвара Мальзерб.

Здесь карета остановилась у большого красивого дома; граф вышел из экипажа и лёгкими шагами поднялся по широкой лестнице, устланной ковром.

У высокой стеклянной двери первого этажа он позвонил, и ему открыли почти сразу.

— Маркиза у себя? — спросил граф лакея в светло-синей с серебром ливрее.

— Маркиза в своём будуаре, — отвечал тот. — Она никого не велела принимать, но графа, конечно, примет. Я доложу о вас камеристке.

И с той почтительной услужливостью, какую оказывает друзьям и близким дома прислуга, тонко понимающая отношения своих господ, лакей открыл дверь, и граф вошёл в богатый, но просто и с большим вкусом убранный салон, наполненный благоуханьем множества цветов, которыми были украшены две большие жардиньерки, стоявшие у окон.

Риверо медленно ходил по этому салону, уткнув в пол задумчивый взгляд.

— Императрица помышляет о мщении, — говорил он сам себе, — хочет уничтожить возникающую Германию… Думает принести тем пользу церкви. Ошибается… надобно разрушить её замыслы! В настоящее время она должна помочь мне устранить люксембургский вопрос, но за ней следует наблюдать — она станет поддерживать в императоре мысли о решительной войне с Германией, а влияние её велико.

Послышался шум отодвигающейся двери, красивая белая ручка приподняла портьеру, и женский голос произнёс:

— Войдите граф.

Риверо быстро перешёл салон, отдёрнул портьеру и вошёл в будуар с одним окном из цельного зеркального стекла. Стены были обиты серыми шёлковыми обоями; цветы, статуэтки, книги и альбомы до того наполняли комнату, что лишь у камина оставалось свободное место для шезлонга и двух кресел.

Дама, пригласившая графа в этот укромный уголок, опять улеглась на шезлонг. Её чёрные волосы, заплетённые простыми косами, лежали над прекрасным бледным лбом; греческое лицо с тёмными глубокими глазами отличалось прозрачной бледностью, которая, не будучи следствием болезненности, указывает на преобладание духа над плотью. Полулёжа на шезлонге, она опиралась ногами, обутыми в белые шёлковые туфли с меховой опушкой, на небольшую скамеечку, придвинутую к позолоченной решётке камина. На даме был широкий утренний наряд из серебристо-серой шёлковой ткани, и во всей её фигуре замечался некоторый беспорядок, служивший доказательством того, что она ещё не принималась за великое и важное занятие туалетом. Но в упомянутом беспорядке не было, однако, никакой небрежности, всё дышало совершеннейшим изяществом знатной особы.

Граф быстро подошёл к шезлонгу и сел в стоявшее рядом кресло.

Дама протянула ему руку; граф взял её и, как бы подчиняясь очарованию, которое разливала обладательница руки, поднёс к губам. В его глазах блеснул луч торжества.

— Примите от меня поздравление, — сказал Риверо холодным тоном, который контрастировал со смыслом его слов. — Вы с каждым днём становитесь прекраснее и изящнее.