Европейские мины и контрмины

— В случае же, — продолжал граф Бисмарк, — если когда-нибудь, впоследствии этой машиной будет управлять молодая, менее опытная и сильная рука, чем рука вашего величества, тогда, конечно, будет лучше, чтобы партии боролись на конституционной арене, нежели соединились все с целью ослабить, потрясти и, наконец, устранить правительство. Припомните, ваше величество, камни, которые бросал Язон в людей, выросших из посеянных зубов дракона…

Император опять кивнул одобрительно головой, но уже не улыбался; задумчиво смотрели его широко раскрытые глаза на лицо прусского министра-президента.

— Чтобы кидать эти камни в вооружённые, восстающие против правительства партии, конституция даёт правительству средство, и это средство часто может раздробить или отклонить опасные движения, — сказал граф Бисмарк.

— Вы правы, совершенно правы, — сказал император с глубоким вздохом, — ваши основания практичны и применимы.

Глаза графа Бисмарка устремились с прежним состраданием на согнутую, усталую фигуру императора.

— Однако, государь, — говорил он дальше, как бы под влиянием овладевшего им чувства, — я не думаю, чтобы во Франции можно соединить конституционализм с долговечностью правительства, не прибегнув к необходимому исправительному средству, важность которого доказывается историей всех государственных переворотов.

Император взглянул вопросительно.

— Это средство, государь, — говорил далее граф Бисмарк, — заключается в сильном войске, по возможности свободном от политического влияния и приверженном к личности правителя.

— А! — произнёс император.

— Распустив свой maison militaire[83], — продолжал граф Бисмарк, — Людовик XVI лишился средства овладеть движением; окружив себя войском, проникнутым идеями современного движения, он стал бессильной игрушкой несущегося потока — и погиб. Ваше величество согласится со мной, что, если бы Карл X вовремя употребил военную силу, бывшую в его распоряжении, он, может быть, не лишился бы короны. Что касается Людовика-Филиппа, — сказал граф, пожимая плечами, — то он не имел ни военной силы, ни воли и уменья употребить её.

— Так, так! — вскричал император.

— Поэтому, — сказал граф Бисмарк, — если ваше величество считает необходимым, по вышесказанным причинам, вести конституцию во Франции, то, по моему мнению, вы должны придать особенное значение упомянутому исправительному средству. Французская армия, по моему мнению, которое я высказываю согласно воле вашего величества, проникнута наполеоновским духом, но, кажется, сильно подчиняется политическим идеям в стране и потому не может служить твёрдой и надёжной опорой для правительства в бурное время. Но у вашего величества есть гвардия, привязать её к личности государя, сосредоточить в Париже и вокруг него — вот задача, исполнить которую предстоит вместе с введением конституции, чтобы в случае, когда конституционное движение примет значительные размеры, когда той или другой партии удастся в политической борьбе возбудить массы, ваше величество имели под рукой средство сказать разнузданной силе: ни шагу дальше!

Граф Бисмарк замолчал, император сидел несколько минут в задумчивости.

Потом встал и подал руку вставшему также министру.

— Благодарю вас, дорогой граф, — сказал он любезно, — за ту ясность, знание дела и откровенность, с какими вы изложили свои воззрения, воззрения, — прибавил он, — произведшие на меня глубокое впечатление.

Граф Бисмарк поклонился.

— В то же время, — сказал император с некоторым колебанием, — я очень рад, что имел случай передать вам своё мнение о политическом положении и условиях Германии. Я формулирую свои мысли, высказанные в общих чертах, и поручу Бенедетти войти с вами в подробное их обсуждение.

— Я с особенным вниманием взвешу все обстоятельства и буду руководствоваться искренним желанием сделать возможно дружественными отношения между Францией и Германией, — отвечал граф спокойно и вежливым тоном.

Император взглянул на часы.

— Приближается время смотра, — сказал он. — Я отправлюсь к его величеству с просьбой ехать с императрицей, между тем как сам поеду за императором Александром в Елисейский дворец. До свиданья, генерал, — прибавил он с дружеской улыбкой и ещё раз протянул руку графу и проводил его до дверей.

— Он прав, — сказал Наполеон по уходе министра-президента, — прав, и я снова удивляюсь тонкости его ума. Но, — продолжал император глухим голосом, — он по-прежнему замкнут и недоступен всем моим попыткам, я не мог заглянуть в глубину его мыслей! Действительно ли он остановится на половине дороги, на Пражском мире, для того только, чтобы не заплатить мне за окончание своего дела? Невозможно, невозможно. Или, быть может, он думает исполнить вторую половину своей задачи — объединить Германию, не удовлетворив Франции? Ну, император выпрямился с внезапной энергией, в таком случае он встретит иное положение дел, чем в 1866 году.

Император сделал несколько шагов по комнате.