Европейские мины и контрмины

Он хотел сохранить веру в женщину, которой беззаветно отдался сердцем, он не хотел сомневаться в ней, и однако тоскливое сомнение росло всё выше и выше и постепенно вытесняло надежду и мужество, мрачные мысли всё глубже и глубже западали в его горячее сердце, полное веры и доверия. Каждое утро он просыпался от тяжёлого сна, с новыми надеждами, ждал, ждал её возвращения с минуты на минуту, ждал известия от неё, какого-нибудь знака — она должна понимать, как сильно он страдает. Но время шло и ничто не изменилось в мире, пёстрая жизнь которого была для него только громадной безмолвной могилой, где он жил одиноко со своей любовью и тревожными мыслями. Когда же наступал вечер и увядала надежда, ежечасно терявшая свои цветы, тогда сердце его сжималось смертельным холодом, мрачные чёрные мысли обуревали его, холодная скорбь охватывала его измученные нервы, и в глубине души оставалось единственное желание, чтобы смерть, конец всем страданиям, прекратила его мучения. Страшная вещь — ждать, надеяться, вести ежечасно борьбу с сомнением, с призраками скрытой от нас будущности; когда тяжёлый удар судьбы падёт на нас, губя счастье жизни, тогда мужественная душа становится выше несчастия, гордость врачует раны и скорбь освещается воспоминанием, как освещается чёрная туча розовым отблеском заходящего солнца. Но ожидание, борьба с сомнением, которое возрождается ежеминутно, неуловимое, как туманный призрак, и тем не менее могучее и тяжёлое — такое ожидание убивает силы, волю, гордость, и в этот холодный, вечно колеблющийся мрак не проникает ни один светлый луч, — мучение, на которое был осуждён Прометей завистью олимпийцев.

Утром большого смотра на Лоншане Жорж Лефранк, работавший теперь не более того, сколько нужно для удовлетворения необходимейших потребностей, замешался в густую толпу, которая двигалась из внутренних частей города к Елисейским Полям и Булонскому лесу, чтобы видеть блестящее воинское зрелище, даваемое императором своим царственным гостям.

Погрузившись в глубокие думы, молодой рабочий шёл среди громко говорившей и смешавшейся толпы; щёки его побледнели и ввалились, черты лица выражали нервное напряжение, глаза уныло смотрели вниз, изредка его взгляд окидывал с лихорадочным, тоскливым выраженьем бесчисленные лица вокруг, как будто желая отыскать среди них хорошо знакомые черты, улыбку, взгляд, весь образ, который жил в его душе, ежеминутно выходя с новым блеском из туч сомнения.

Так дошёл он до того места в Булонском лесу, где льётся вода по искусственным скалам, освежая воздух своими мельчайшими брызгами. Здесь остановилась движущаяся масса, живой стеной окружал народ обширную равнину, на которой сверкали разноцветные мундиры и блестящее оружие. Древесные ветви были усеяны смелыми зрителями, которые надеялись лучше видеть с этой высоты предстоящий смотр, но часто ветвь отламывалась, и сидевшие на ней были вынуждены со стыдом занять место в ряду стоявших.

Жорж Лефранк достиг каскадов и прислонился к большему дереву, стоявшему у самой дороги, которая шла от булонской заставы и извивалась между рядами войск.

Взоры всех были обращены на эту дорогу, потому что по ней должен был следовать императорский кортеж. Государи доехали в колясках до булонской заставы и там пересели на верховых лошадей.

Сперва прибыл прусский кронпринц, уже некоторое время живший инкогнито в Париже; с ним приехали его супруга и сестра, гессенская принцесса Алиса; обе принцессы, в простых белых нарядах, заняли места на императорских подмостках и привлекли к себе все вооружённые и невооружённые глаза, которые направились на этот пункт, где сходились три величайших монарха Европы и где сосредоточивались, как в фокусе, все политические интересы.

Приехали первые сановники, дипломаты и все приглашённые и заняли свои места; вся дорога была открыта, и крики ожидания выделялись из общего шума, стоявшего над необозримым морем человеческих голов.

Вдруг раздался громкий крик и толпа заволновалась. На повороте дороги показались значки на копьях лейб-уланов императрицы. За лейб-уланами следовал экипаж её величества, и французская императрица, улыбаясь, как ясный день, пронеслась мимо густых рядов народа к подъезду императорского павильона. Воодушевлённая блеском Парижа, тёплым воздухом и солнечным днём, вся толпа восторженными криками приветствовала свою государыню, которая, грациозно улыбаясь, раскланивалась на все стороны.

Едва скрылись за подмостками экипажи императрицы и её свиты, как на повороте дороге показались из-за деревьев блестящие экипажи телохранителей. Медленно двигались сомкнутыми рядами великолепные всадники на своих вороных конях, солнце играло на их доспехах и горело на шарлаховых с золотом мундирах.

На расстоянии двадцати шагов от телохранителей ехали государи, русский император посредине. Спокойно и задумчиво взирал Александр II на волнующуюся массу, крики которой «Vive l’empereur!» равно относились как к северному гостю, так и к Наполеону.