Европейские мины и контрмины

Едва императорский кортеж оставил двор, как под навес у крыльца подъехала лёгкая, изящная коляска императрицы. Её величество вышла в простом наряде. Её сопровождали барон де Пьерес, графиня Лурмель и маркиз Латур-Мобур. Радостью дышало лицо императрицы, гордо и прелестно колебалась её голова на гибкой шее; она бросила светлый взгляд на теснившуюся у решётки толпу, которая восторженными криками приветствовала государыню Франции, на том самом месте, где в былое время революционные массы требовали крови столь же прелестной и красивой королевы Марии-Антуанетты и поднимали на копьях головы её мужественных защитников.

Императрица села одна в коляску, четвёрка чудесных лошадей тронулась и через секунду остановилась у входа в павильон Марсан.

В ту же минуту в дверях показался прусский король в мундире, с развевающимся генеральским плюмажем на шлеме; за королём шёл граф Бисмарк, в белом мундире и сверкающей каске, и серьёзная, высокая и тощая фигура генерала фон Мольтке.

При появлении короля императрица встала в коляске и стоя ожидала монарха, который поспешно подошёл, поцеловал ей руку и занял место рядом.

Граф Бисмарк и генерал фон Мольтке сели с дамами императрицы в другие экипажи, барон де Пьерес вскочил на лошадь и занял своё место у дверец коляски государыни, светло-голубые и белые лейб-уланы построились впереди и позади экипажа, и весь поезд, казавшийся столь воздушным, светлым и радостным в сравнении с кортежем императора, выехал со двора, который видел так много блеска и торжественности, так много крови и ужасов.

Король весело разговаривал с императрицей.

— «Quelle bonne mine»[86], — слышалось в народе.

— Vive l'Impératrice![87] — Vive le roi de Prusse![88]

Счастливая, весёлая толпа теснилась к коляске, которая проехала через набережную к Елисейским Полям, залитая солнечным сиянием.

И разве не было причины радоваться, видя императорский блеск, видя искреннюю дружбу с могучим, победоносным властелином Пруссии, дружбу, ручавшуюся за мир, спокойствие, благосостояние Франции и Европы?

Кто заметил бы среди радостного ликования эти мрачные лица, которые там и сям посматривали кровожадно на гордое здание и блестящие кортежи государей, кто мог в эту минуту вспомнить, что на этой самой почве сиял блеском первый Наполеон и что впоследствии отсюда увезли бедного маленького римского короля, что эта земля напитана кровью Варфоломеевской ночи и что рождённые этой кровью духи-мстители уже четыре раза погребали на этом самом месте рухнувшие престолы?

Глава тридцать третья

Грустно шли дни за днями в жилище мадам Ремон в улице Муфтар с того времени, как исчезла молодая женщина, наполнявшая небольшой кружок свежей и прелестной жизнью. Правда, в следующие вечера собирались ещё в маленькой комнатке хозяйки, но там было холодно и пустынно, как осенью на полях, когда первые морозы убьют летние цветочки; разговор едва клеился и большей частью шёл о той, возвращения которой напрасно ожидали со дня на день. Разговор скоро прекращался, мадам Ремон раньше обыкновенного начинала дремать, и тогда Жорж Лефранк сидел около неё, погрузившись в глубокую задумчивость: казалось, он не мог оторваться от того места, где привык видеть мадам Бернар; был как будто прикован воспоминаниями и надеждами к маленькой комнате, в которой ему постоянно виделся образ отсутствующей. Только старик Мapтино, улыбаясь однообразно и спокойно, сидел по-прежнему молча на своём месте и, отправляясь аккуратно в одну и ту же минуту в свою комнату, высказывал каждый вечер желание, чтобы милая мадам Бернар возвратилась как можно скорее. На это Ремон отвечала вялым кивком головы, а Жорж глубоким жалобным вздохом. Через несколько дней Мартино получил известие от адвоката из Мо, который просил его приехать в этот город для совещания по делу, считавшемуся уже проигранным. Старик был недоволен этим путешествием, тем более что предвидел необходимость прожить там долго; однако ж решился ехать, заплатил за месяц за комнату и объявил, что в случае возвращения поселится опять у мадам Ремон. Жорж Лефранк проводил его на железную дорогу, и старуха опять осталась одна с молодым рабочим в третьем этаже старого дома.

Бедный Жорж Лефранк сильно страдал, и страдания его были тем глубже, что он не делился своим горем и едва решался сам заглянуть в ту бездонную пропасть мучений, которая с каждым днём становилась глубже в его сердце.