Европейские мины и контрмины

Услышав шелест платья вошедшей принцессы, эрцгерцогиня медленно обратила глаза к двери. Радость осветила её прозрачное, бледное лицо, и она прошептала:

— Мой милый, единственный друг!

В одно мгновение принцесса была около своей приятельницы, тогда как эрцгерцог медленно и грустно встал. Принцесса опустилась на колени около ванны и нежно поцеловала бледный лоб и блестящие волосы своей подруги.

Бодрость оставила её, и, не будучи в состоянии промолвить ни одного слова, она залилась слезами.

Тихим, дрожащим голосом заговорила эрцгерцогиня:

— Благодарю тебя, что ты приехала усладить мои последние минуты. Помнишь ли, когда мы в саду виллы «Брауншвейг» говорили о будущем, я боялась стать жертвой земных расчётов? Бог услышал меня и призывает в вечную жизнь, и, однако, жизнь на земле так прекрасна! Моё сердце почти разрывается при мысли о том, что надобно покинуть здешний мир, покинуть именно в ту минуту, когда я нашла единственного друга.

Эрцгерцог стоял у окна. Руки судорожно сжимали спинку стула, он закусил выдавшуюся вперёд, как у всех Габсбургов, нижнюю губу и поднял глаза к небу с выражением вопроса, почти укора.

Принцесса Фридерика сделала усилие, чтобы овладеть своими чувствами, и, стараясь придать лицу весёлое выражение, сказала глухим голосом:

— Ты не умрёшь, дорогая Матильда: вследствие страданий ты всё видишь в чёрном цвете: врачи вполне надеются.

Дальше она не могла говорить: рыдания прервали её голос.

— Нет, — отвечала эрцгерцогиня с кроткой улыбкой, — земная жизнь окончилась, я вижу отверстое небо, вижу в светлых облаках великих страдалиц нашего дома. Марию-Антуанетту с белой лилией, обрызганной кровью. Она кивает мне, и потом, — продолжала она шёпотом, — я вижу дядю Максимилиана, и он также кивает мне. Он ещё жив, но скоро соединится со мною в царстве вечного мира.

Принцесса залилась слезами, опустив голову на край ванны.

— А ты, мой друг, — продолжала эрцгерцогиня, — тебе, может быть, суждено исполнить то, к чему предназначали меня — у тебя высокий ум, твёрдое сердце, мужество, ты будешь…

— Боже мой, какие мысли! — вскричала принцесса, подняв голову и почти с испугом смотря на озарённое неземным светом лицо эрцгерцогини. — Ты не поверишь…

Прежде чем могла ответить эрцгерцогиня, дверь быстро отворилась, и в комнату вошёл император Франц-Иосиф.

Принцесса торопливо встала, и между тем как император, молча поцеловав ей руку и кивнув головой эрцгерцогу, занял её место у ванны, она вышла из комнаты, приложив палец к губам, села в экипаж и поехала обратно в Гитцинг, закрывая глаза платком.

Глава тридцать шестая

Глубокое безмолвие царствовало под обширными прохладными сводами древней церкви Парижской Богоматери; торжественно и важно стоит эта церковь среди волнующейся и кипучей суеты Парижа, окружённая вечно сменяющимися волнами многообразной жизни в столице бурливой французской нации.

Лёгкие облачка фимиама поднимались к высоким сводам, которые волшебно освещались лучами, проникавшими через розовые стёкла окон. Шла ранняя месса, ранняя для знатного света, который только в одиннадцать часов начинает исполнять свои обязанности к Богу, тогда как рабочий люд уже в шесть часов отслушал свою мессу, прежде чем взялся за тяжкий дневной труд.

Звуки священного пения раздавались в церкви, дамы высшего света, в самых свежих и изысканных утренних нарядах, становились на колени, отчасти с истинным благоговением, отчасти с условным, сообразно хорошему тону.

Среди этих дам, носивших самые старинные и знатнейшие имена Франции, замечались личности полусвета, которые преклоняли колени с неменьшей набожностью, чем первые. Но в чьих сердцах было больше благоговения, это, конечно, мог знать только Тот, Чей святой символ возносится священником у алтаря, Тот, Кто зрит через своды собора и через кровли хижин, Кто милосердно допустил Магдалину умастить мирром его ноги, и Чьи божественные уста произнесли: «Кто безгрешен из вас, тот пусть первый бросит в неё камень».

Близ главных дверей, довольно далеко от алтаря, на котором совершалась месса, стоял граф Риверо у одной из колонн, поддерживающих высокий свод древнего собора. С глубоким благоговением внимал он божественной службе. Вместе с тем лицо его выражало счастье и благодарность, которые, подобно солнечному лучу, озаряли его красивое лицо; казалось, он хотел излить перед Богом любви и милосердия всю свою душу и вознести горячую благодарность за то, что жизнь его опять стала тепла и светла.

Дверь отворилась, послышался шелест женского платья. Граф невольно взглянул по направлению к двери и увидел маркизу Палланцони в светлом наряде. Её прекрасное лицо было по-прежнему свежо, большие чёрные глаза опущены вниз, черты лица и вся осанка выражали благочестивое смирение. Она казалась самой знатной дамой, которая, преклоняя колени перед алтарём, слагает всю земную гордость у ног Господа.