Европейские мины и контрмины

На первом столе, ближайшем ко входу, лежал труп двухлетнего мальчика; надо лбом виднелась глубокая рана, детские черты были искажены, рот открыт, глаз не существовало, около трупа висела скудная одежда.

Пока граф с истинным состраданием смотрел на это дитя, так рано и насильственно похищенное у жизни, маркиза, взглянув на ребёнка мимоходом, поспешила к следующему столу.

На нём лежал старик, по крайней мере лет шестидесяти, с всклокоченной седой бородой и реденькими волосами. Даже при сильной степени разложения черты лица хранили след жестокой бедности. От долгого пребывания в воде цвет платья, висевшего около трупа, стал неузнаваем.

— Какое странное совпадение, — сказал медленно граф, — здесь дитя, едва начавшее жить и уже насильственно похищенное смертью! Жалеть или завидовать тому, что оно оставило свет, прежде чем его юное сердце спозналось с преступлением и отчаянием? А тут рядом, — продолжал Риверо, перенося взгляд на другой труп, — старик, которого житейская нужда довела до того, что ему не достало сил прожить до естественного конца страданий. Жаль бедняка, много лет выносившего горькую жизнь и в припадке отчаяния запятнавшего себя самоубийством.

Он сложил руки и прочитал молитву над трупом старика.

Маркиза выслушала его слова и повернулась к третьему столу, на котором лежал труп молодой девушки, пробывшей не более суток в Сене, до того был свеж, цвет её кожи и состояние опрятной одежды, покрой которой ясно говорил, что девушка принадлежала к среднему сословию. Чёрные волосы, заплетённые в косы, лежали вокруг мраморно-бледного чела, выражение рта свидетельствовало о жестокой душевной борьбе.

— Бедное дитя, — сказал граф, — любовь бросила тебя в объятия преждевременной смерти, любовь, которую поэты всех времён воспевали как величайшее блаженство и которая, однако ж, так редко даёт счастье и мир человеческому сердцу; да простит тебе Вечная Любовь то преступление, до которого довела тебя земная!

Маркиза слегка вскрикнула от удивления, подойдя к следующему столу.

На нём лежал труп молодого человека, принадлежавшего, судя по висевшей блузе, к сословию рабочих; точно на постели лежали мускулистые, красиво сложенные члены, черноволосая голова была несколько запрокинута, бледное лице с закрытыми глазами выражало глубокую, почти радостную безмятежность.

Но в этом безжизненном лице маркиза Палланцони узнала черты Жоржа Лефранка — эти закрытые глаза смотрели так тепло, так искренне на бедную швею Луизу Бернар, — эти на век сомкнутые уста говорили ей такие любящие слова, от которых пробуждались в её сердце давно забытые звуки чистого прошлого. Слова, при которых она, казалось, чувствовала веяние крыл давно отлетевшего ангела-хранителя её детства.

А теперь бездыханно лежало перед нею это молодое сердце, полное любви и надежд. Она не могла сомневаться в причине, побудившей бедного молодого человека посягнуть на свою жизнь, она могла постигнуть страдания, претерпленные этим сердцем, прежде чем оно перестало биться.

Густой румянец вспыхнул на минуту на её лице, когда она узнала труп, и потом заменился мертвенной бледностью; с тёплым чувством во взгляде, она смотрела на безжизненное тело. В её глазах выражалось сострадание, тень любви, скорби; светлая слеза отуманила её светлые, блестящие глаза при виде мёртвого лица. Потом её взгляд перенёсся на труп молодой девушки, стройные формы которой могли бы служить моделью для резца ваятели. Точно облако отуманило её глаза, она опустила веки и глубоко вздохнула.

Граф заметил всё это, он пристально и проницательно смотрел на неё.

Молодая женщина повернулась к нему, придав лицу обычное спокойное выражение, и сказала естественным тоном:

— Я предполагала, что мои нервы крепче. Пойдёмте — впечатление от этих картин смерти слишком тяжело для меня.

Ещё раз взглянула она на труп молодой девушки, ещё раз вырвался из её груди глубокий вздох; потом, не обращая внимания на остальные трупы, она пошла к выходу.

Граф остановился на минуту и перекрестил труп молодого рабочего, затем последовал за маркизой, которая уже вышла из морга, помог ей сесть в экипаж и занял место возле неё.

— Домой! — приказала Антония, и карета быстро поехала.

Несколько минут граф молчал, погрузившись в размышления, потом с твёрдостью взглянул на маркизу, которая, как бы повинуясь магнетическому влиянию его взгляда, подняла свои глаза и смотрела на графа с выражением смирения и упорства.

— Кто этот покойник? — спросил граф тихим голосом.

Маркиза пожала плечами и, казалось, хотела отвечать отрицательно. Но через секунду блеснула молния в её глазах, и, устремив на графа пристальный взгляд, она отвечала спокойным тоном, в котором однако ж слышалось волнение:

— Он был орудием, посредством которого я исполнила ваше поручение Он любил меня глубоко и искренно и умер от обмана этой любви и своего сердца. Это взволновало и тронуло меня, может быть, для него же лучше, что он умер — что нашёл бы он в жизни, он, чей дух стремился высоко, тогда как его положение в свете сковывало это стремление?

Граф опять помолчал немного.