Европейские мины и контрмины

— Силы мои связаны болезнью, — сказал он мрачно, — я должен скрывать свои страдания; воля и решительность пропадают от мучительного потрясения нервов, от истощающего напряжения мускулов. О, насколько радостнее предпочёл бы я заключить спокойный и прочный союз с воскресшей Германией, полной юношеской силы, чем преследовать вместе с дряхлой Австрией и ненадёжной Италией блестящую идею, которая, быть может, не что иное, как призрак! Пусть рок и моя счастливая звезда принудят меня неуклонно идти по желанному пути и избавят от мучения решать самому! — воскликнул он со вздохом. — Я тоскую о спокойствии!

Он сел в кресло, голова его упала на грудь, и в глубоком утомлении, закрыв глаза, с выражением муки на лице и с повисшими руками, сидел он, могучий повелитель, одним взмахом руки приводивший в движение армию и флот Франции и двусмысленные и загадочные слова которого служили оракулом для внемлющей Европы.

Вошёл камердинер.

— Герцог Граммон ожидает приказаний вашего величества!

Император очнулся.

Силой воли государь вызвал на своём лице спокойное, улыбающееся выражение и, подняв голову, сказал:

— Пригласите герцога войти.

Глава семнадцатая

По знаку императора герцог Граммон сел рядом с ним.

— Итак, дорогой герцог, — сказал Наполеон весёлым и спокойным тоном, — вы видели здесь положение дел, и я желаю ещё раз серьёзно обсудить его, чтобы вы возвратились в Вену, вполне зная положение и моё о нём мнение.

Герцог поклонился.

— Государь, — сказал он, — внешнее политическое положение, кажется, ясно: в люксембургском вопросе ваше величество занимает изолированное и второстепенное место. Самое лучшее — отступить, если можно, но отступить с честью, и, как уже известно вашему величеству, Австрия поручила мне убедить ваше величество в несвоевременности действий, но вместе с тем выразить, что она употребит все средства, чтобы отступление было по возможности честное. Менее ясным, — продолжал герцог, пожимая плечами, — представляется мне внутреннее состояние, которого никак нельзя отделить от внешней политики.

— К сожалению, нет, — сказал император, медленно качая головой. Но, — продолжал он, поднимая на герцога полузакрытые глаза, — что вы думаете о влиянии внутреннего состояния на внешнюю политику?

— Государь, — отвечал герцог, — мне кажется, здесь ведётся двойная игра. Французский характер с его горячностью, очень воинственен, но не настолько, чтобы произвести сильный взрыв. Пресса, в душе враждебная правительству, говорит о мире — эти люди желают внушить правительству непопулярную политику, и потом первые же сами жестоко осудят её.

Император медленно кивнул головой.

— Вы тонкий наблюдатель, дорогой герцог, — сказал он с улыбкой.

Герцог продолжал:

— Поэтому отступление должно казаться победой в глазах национального чувства, и я думаю, государь, что это так и будет. Венский кабинет уверился, что Англия будет ревностно и серьёзно поддерживать требование о нейтрализации великого герцогства Люксембург.

— С введением прусского гарнизона? — спросил император.

— Со срытием крепости, — отвечал Граммон.

Император покачал головой и стал тихо крутить усы.

— Было бы правильнее оставить крепость и в ней люксембургский гарнизон, — сказал он, как бы сам себе. Можно было бы, — продолжал он, — поставить непременное условие срыть крепость. Да, его легко можно представить общественному мнению как поражение Пруссии, а в настоящую минуту это весьма важно. Теперь, дорогой герцог, ещё один вопрос, более серьёзный: что выйдет из всего этого?

— Государь, — отвечал герцог Граммон, гордо выпрямляясь, со сверкающими глазами, — французское чувство возмущается унижением вследствие битвы при Садовой и её результатов. Надобно рассеять это унижение, освободить Францию от давящего её кошмара. Надо преломить грозный меч, который доселе был направлен против нас и который уже начинает проникать в плоть Франции!

— Вы, кажется, так же порицали мою политику в минувшем году? — спросил император с лёгкой улыбкой.

— Государь, — отвечал герцог, — моё сожаление никогда не находило выражения в словах порицания.

— Я был один, — сказал император задумчиво, — что мог я сделать? Я был один… И теперь один! Вы хотите действовать, — продолжал он, — да и кто не хотел бы действовать, у кого только течёт в жилах французская кровь? Но чтобы получить такую возможность, нужно обзавестись союзниками!

— Союзники есть, государь, — сказал герцог, — Австрия…

— Австрия… — протянул император задумчиво, — да, но в этом слове заключается много серьёзных вопросов: достанет ли у Австрии сил, чтобы оправиться от полученных ударов и сделаться действительно могущественным союзником?

— Через год или через два, государь, — отвечал герцог. — Так надеется Фон Бейст.

— Фон Бейст всегда был чересчур оптимистичен, — проговорил медленно император. — Вы имели случай наблюдать за ним, — какого вы о нём мнения?

Граммон улыбнулся.