Европейское путешествие леди-монстров

– Ну ладно. Это было в тот год, когда я окончил юридическую школу. Как и всех моих чернокожих соучеников, меня вдохновлял пример судьи Руффина, первого чернокожего, окончившего Гарвардскую школу права и ставшего судьей в Массачусетсе. Я решил, что стану таким же, как он. Я, мальчик из бедной семьи, сын вдовы, которая нанималась мыть полы в чужих домах, чтобы было чем платить за жилье. Я отучился в Говарде – на стипендию, потом в Гарварде – тоже на стипендию, и в первый год после выпуска работал в организации, где оказывали юридическую помощь беднякам: черным, ирландцам, итальянцам – всем подряд. Меня послали в один округ на западе штата, защищать чернокожего, которого обвинили в изнасиловании белой женщины. Тогда в первый раз судья обратился ко мне «парень». Дело я выиграл – сама женщина выступила свидетельницей и заявила, что никакого изнасилования не было. Они хотели пожениться. Законы Массачусетса это разрешали, она была совершеннолетней, но ее отец не хотел, чтобы она выходила за чернокожего, и заявил шерифу, что мой клиент ее изнасиловал. Она была явно беременна.

Мой клиент вышел из зала суда свободным человеком, но за дверью его ждала толпа, и вдруг из этой толпы вышел вперед брат девушки. Он был помощником шерифа. У него был пистолет, и он сказал, что застрелит этого грязного… не стану повторять его выражения. Он действительно готов был убить моего клиента. Не раздумывая, я бросился к нему и стал вырывать пистолет. Пистолет выстрелил… Брат девушки умер от потери крови у меня на руках. Меня обвинили в убийстве, и судил меня тот же судья в том же зале. Невзирая на его наказ присяжным, меня оправдали. У него чуть ли не пена изо рта шла, он готов был волосы на себе рвать от досады в тот день, когда я вышел из зала суда свободным. Все видели, что это был несчастный случай, но кто бы после этого дал мне работу? То, что я был невиновен, дела не меняло. Мое лицо попало на обложку Boston Globe – чернокожий убийца белого полицейского! Моя мать умерла от рака за год до этого, а больше у меня никаких родных не осталось, не считая кузенов в Виргинии. Денег у меня не было, так что я нанялся кочегаром на пароход, идущий в Англию. Когда мы причалили в Лондоне, я немного поработал в доках, в Ист-Энде. Там-то я и встретил людей, которые представляли «зулусскую феерию» – ни один из них не был зулусом, но они говорили, что за такие штуки недурно платят, да и много ли лондонцы знают о зулусах? Я выступал вместе с ними два года, пока труппа не распалась: один из них женился, а другой открыл продуктовый магазинчик, так что выступать стало некому. Мне оставалось только снова идти в доки, но однажды я увидел афишу цирка Лоренцо и спросил, не нужен ли ему профессиональный зулус. С тех пор я здесь.

Какое-то время все молчали. Затем Беатриче сказала:

– А в Англии твой юридический диплом недействителен?

– Да я даже не узнавал, – сказал Кларенс. – Не хочу больше иметь дела с судами, и надеюсь, они больше не захотят иметь дело со мной. А теперь – скоро обед. Кэт, так ты хочешь поговорить с Зорой? Если да, то лучше поторопиться. Через пару часов мы будем в Вене. Лучше тебе сразу с ней все выяснить, чем копить подозрения. Подозрения ведь тоже яд, особенно в такой труппе, как наша.

– Ладно, – сказала Кэтрин. – В конце концов, почему бы и не теперь. А тебе пора убираться из купе Беатриче. Сколько ты уже здесь сидишь? Беатриче говорит, что час, но я ей не верю. У нее ведь и часов нет.

– Я зашел после завтрака, – сказал Кларенс. – Это было… – Он вытащил из кармана часы. – Три часа назад?

– Черт побери, Кларенс, нужно же соображать! А ты, Беа, должна была его выставить. Ты же знаешь, ему вредно сидеть здесь так долго, даже с открытым окном. Ты что, хочешь, чтобы закончилось, как в прошлый раз? Сама знаешь… как с Джованни?

Она была так зла на них – на них обоих. И почему эмоции вечно мешают людям мыслить рационально? Уж кто-кто, а Беатриче должна бы понимать. Джованни, ее первая любовь, сам пропитался ядом из-за того, что слишком много времени проводил с ней. А потом умер. Почему она совсем не думает о последствиях?

– Простите меня, – сказала Беатриче. – Я должна была лучше следить за временем. Но мы так хорошо разговаривали…

Ее явно мучила совесть, казалось, она вот-вот расплачется. Кэтрин едва не раскаялась в том, что говорила так резко. Беатриче ведь и так нелегко из-за того, что она не может ни с кем общаться. Цирк, а в их случае – гастрольная группа, – это прежде всего товарищество. Кто-то рассказывает истории, кто-то показывает новые фокусы. Были тут и карточные игры, и песни хором, такие громкие, что персонал вагона вздрагивал от неожиданности. У Генриетты, королевы Лилипутии, она же миссис Шарп, был очень красивый голос. А Беатриче ни в чем этом участвовать не могла. Купе в поезде – это всегда закрытое помещение, где ее яд стал бы накапливаться. Вот ей и приходилось почти все время сидеть одной. Кэтрин старалась заходить к ней почаще, но даже она не могла все время быть рядом: яд Беатриче действовал и на нее.